Лесные солдаты
Шрифт:
Без людей сразу сделалось пусто в природе, что-то в ней угасло. Куда же подевались люди? Десятки тысяч людей в красноармейской одежде, которые ещё вчера стояли на здешних рубежах, маршировали на учениях, на стрельбищах поражали пулями мишени только в девятки и десятки, пели бравые песни и были готовы остановить любого врага… Были готовы, но не остановили.
Где они сейчас?
И вообще, что произошло? Война не война, грандиозная провокация или что-то другое? Где сейчас наши?
Двое уходящих на восток солдат – боец и командир, – были двумя муравьями в огромном мире, двумя соринками, попавшими в гигантский мутный поток, они не знали, что творится, действовали вслепую, готовы были драться, но были бессильны против происходящего, против лавины ревущего железа. Чтобы крушить машины и захватчиков, сидящих в них, нужно было объединяться, нужны были ещё солдаты… Для этого Чердынцев с Ломоносовым и уходили на восток.
Часть вторая
Труднее всего было двигаться по открытой местности, пересекать какое-нибудь запущенное поле – расстрелять на этом поле их могли, как зайцев.
Дважды Чердынцев специально дожидался ночи, чтобы незаметно, растворяясь в темноте, пересечь такие места и не словить пулю.
Километры пространства, – тяжёлые пешие километры, – неторопливо уползали назад. Хотелось, чтобы они уползали назад быстрее, но не получалось…
Лесная дорога была тиха и загадочна. Ветер изредка пошумливал в сосновых ветвях, сшибал на землю старые шишки, куражился, затихал на некоторое время, – очень короткое, – и снова начинал шуметь.
Чердынцев шёл по левой стороне дороги, по самому краю, Ломоносов, чуть поотстав, – по правой, чтобы если попадётся какой-нибудь немчик, сразу взять его в клещи.
Вдруг лейтенант увидел верёвку, переброшенную через дорогу, верёвка извивалась, будто длинная тощая змея, выползала из одного запылённого куста, скрывалась в другом кусте, таком же от пыли белесом, жидком. Чердынцев тормознул, присел – вспомнил, как сам хотел наладить охоту на мотоциклистов с помощью верёвки… А ещё лучше – с помощью железного троса, – тогда любой седок, воткнувшись грудью в металлическую преграду, поднятую над дорогой внезапным натяжением, кувыркается на землю, как миленький… Но ничего из той охоты не получилось.
– А ну положи автомат на землю, – неожиданно услышал лейтенант грозный свистящий шепот.
Чердынцев недоумённо поднял голову. Никого не было видно. Шёпот, хорошо различимый, – каждая буковка была отчётливо выговорена, – доносился из запылённого куста, хотя в самом кусте вроде бы никого не было.
– Положи автомат, кому сказано! – потребовал невидимый боец. – И руки в гору! Иначе продырявлю. Резких движений не делай, лейтенант… Понял?
Чердынцев медленно положил автомат, скосил глаза в сторону – как там маленький солдат? Ломоносов что-то почувствовал, остановился на несколько мгновений, потом стремительно, очень ловко отпрыгнул к кювету, перемахнул через него и был таков.
«Молоток!» – невольно отметил лейтенант.
– Руки, руки в гору! – потребовал свистящий шепот.
Лейтенант нехотя поднял руки.
– Еременко, забери автомат, – приказал кому-то невидимый боец. В то же мгновение на дорогу выскочил худощавый паренёк, остриженный наголо, ногой, будто цирковой фокусник, подцепил автомат за ремень, поднял его, рукой перехватил оружие. Лейтенант понял, что боец боялся попасть на линию огня, перекрыть сектор обстрела, потому так и действовал.
– Давай, Еременко, веди его к старшему лейтенанту, пусть тот разберётся, кто таков?
– Там ещё один… В кусты сиганул.
– Видел, далеко не уйдёт.
Еременко повёл стволом автомата, проговорил строго:
– А ну пошли!
В лесу, на поляне, куда лейтенанта привёл боец, прямо на траве вповалку лежали солдаты, человек двенадцать. Хмурыми глазами они глядели на Чердынцева и его конвоира.
– Вот, в плен взяли, – объявил Еременко. – А где старший лейтенант?
– Угадай с трёх раз, где он?
– Ясно. Отдыхает в шалаше. Один или с мадамой?
Лежавший на животе солдат, полный, рыжий, небритый, плотоядно ухмыльнулся:
– Это тоже попробуй угадать с трёх раз.
– Ясно, – Ерёменко подтянулся, поправил на себе ремень, покрутил шеей в воротнике, словно ему что-то жало на кадык.
Чердынцев увидел, что в стороне, метрах в десяти от поляны, в глухом зелёном коридорчике, из обведших ветвей сооружён шалаш, вход в него затянут плащ-палаткой.
Ерёменко подошёл к шалашу и, качнув рукой плащ-палатку, позвал негромко:
– Товарищ старший лейтенант! – Поскольку на зов бойца никто не откликнулся, тот позвал вторично, уже громче: – А, товарищ старший лейтенант!
Плащ-палатка шевельнулась и из-за неё высунулась заспанная крепкощёкая физиономия, – это и был старший лейтенант, короткий чубчик на его голове топорщился воинственным бобриком, ворот гимнастёрки украшали чёрные бархатные петлицы – то ли артиллерийские, то ли танковые.
– Ну, я старший лейтенант.
– Мы тут поймали одного, привели разобраться – вдруг шпион?
Взгляд у сонного старшего лейтенанта вмиг сделался настороженным, колючим: а что, и такое может быть, шпионы нам тоже попадались.
– Раз шпион – значит, под дерево и шлёп!
Ерёменко энергично замотал головой:
– Разобраться надо, товарищ старший лейтенант!
– Сейчас разберёмся, – угрожающим тоном проговорил командир и исчез в шалаше.
Через минуту он вылез наружу, уже причёсанный, подпоясанный, со строгим хмурым лицом, скользнул недовольным взглядом по Чердынцеву и спросил резким нервным голосом:
– Кто таков? Почему отступаешь?
Чердынцев, ощутив во рту горечь, усмехнулся печально:
– А вы почему отступаете, товарищ старший лейтенант?
– Ты мне не указывай, почему? Здесь вопросы задаю я. Понятно? Из какой части? Куда следуешь? Документы!
Чердынцев засунул пальцы в карман гимнастёрки, достал оттуда вчетверо сложенный, уже облохматившийся по углам листок – направление в штаб погранотряда, протянул старшему лейтенанту. Тот быстро пробежал его глазами, произнёс прежним нервным голосом:
– Понятно. А почему не пал смертью храбрых на границе?
– До заставы не успел добраться. Прибыл в штаб отряда поздно вечером, а ночью началась война… или что там? Заваруха, в общем.