Лесные тропы
Шрифт:
Пучки перьев по обе стороны головы у филина дергались, вздрагивали. Птичья мелочь озлобленно стрекотала, высвистывала сотнями голосов. Красноголовые, пестрые, зеленые пичужки подпрыгивали к лохматому великану, пролетали над ним и все кричали, кричали.
— У его гнезда дед вчера заячью голову свежую нашел, — рассказывал Федька, — перья кучами лежат. Зайца-то ночью всего уплел, да и обожрался, лететь не мог. Этакая образина.
— Вот рожа, верно ведь? Ни у одной кошки такой нет. А носище-то!
— Да, брат, долбанет, так будешь знать. Не смей, Жук, не смей!
Но поздно. Четвероногий Федькин друг с лаем бросился на филина; тот затрепыхался, оборвал бечевку, которой был привязан, и побежал. Видели что-нибудь его желтые глазищи? Он не цеплялся, не спотыкался, удирал, проворно перебирая мохнатыми лапами.
— Назад, Жук, — орал на бегу Федька, — не смей! Не тронь!
В тот миг, как зубы собаки коснулись филина, он опрокинулся навзничь, и Жук отскочил с визгом. По морде у него крупными каплями текла кровь, но он лаял, рычал, лез в драку с врагом.
А тот все лежал на спине, тихонько вздрагивая когтистыми лапищами, готовя страшный клюв для нового удара.
— Сам виноват, — утешал Федька друга, прицепляя его за шейный ремень, — не суйся. Теперь нечего скулить. А ты, пучеглазый, далеко не уйдешь. Дай срок, мы тебя поймаем.
Едва мы отошли на несколько шагов, филин встал и, по-прежнему нисколько не наклоняясь, все торчком побежал в лес. А кругом порхали, пищали, чирикали, свистели птичьи стаи.
Лес спал зимним сном. Среди осыпанных инеем ветвей чуть-чуть зашуршало, поднялось что-то серое, почти белое. Я выстрелил туда, и «что-то» повалилось в сугроб. Сова! Раскинув крылья шире, чем размах рук большого человека, она лежала мертвая, и только серые перья спины да черный клюв отличались от белизны снега, остальное было бело. Желтые круглые глаза смотрели ясно, точно живые.
— Полярная сова, — сказал чучельщик, к которому я отвез птицу, — редко к нам такие залетают.
Эта сова с распростертыми крыльями висит у меня в комнате, и стеклянные глаза, вставленные в ее голову, блестят, всегда желтые, прозрачные, ясные, точно тогда, после выстрела.
Изредка ко мне приходит высокий худой человек, Федор Николаевич. Он опирается на клюку, тяжко волочит простреленную на войне ногу. У него длинная седая борода. А все-таки я знаю: это Федька Лапин, тот самый мальчишка, что умел сидеть на дереве, зацепившись за сучок одной ногой. Старику очень нравится совиное чучело, он каждый раз, глядя на него, хоть подмигнет мне. Мы оба помним благоуханный сумрак вечернего леса, дупло у оврага и жуткий крик ночной птицы в вышине.
ПТЕНЦЫ
Что думает птица, усаживаясь на гнездо, все равно какая птица — журавль, курица, малиновка, страус?
У всех одна мысль: в гнезде — яйца, будущие дети; их надо сохранить, спасти от всякой беды, защитить хотя бы ценой собственной жизни. Мысли такой ни одна птица, конечно, никому не высказывала, но все птицы кидаются драться, как бы ни казался велик и силен враг, приблизившийся к гнезду; другие хитрят, стараясь отвлечь врага от гнезда, иные просто закрывают яйца собою, готовые погибнуть, защищая свое будущее поколение.
У гнезда, где имеются яйца, всегда стража: то два защитника, то один.
Иногда самец устраивает гнездо и принимает на себя все заботы о нем, самка же только несет яйца. Часто не отличить самца от самки: оба одинаково хлопочут над гнездом, оба высиживают поочередно. У других семейная работа разделена: самка сидит в гнезде, а самец носит ей есть и, чтобы не было скучно, поет ей песни. Кое у кого случается так, что ни гнездо, ни яйца не должны попадаться на глаза самцу: он яйца разобьет, а гнездо растреплет. У многих птиц отец равнодушен к гнезду, не замечает, покидает его, а мать это гнездо устраивает, хранит и самоотверженно защищает. Только у некоторых, преимущественно страусовых, все наоборот: самец и строит гнездо, и охраняет его, и высиживает яйца, равнодушно брошенные где попало самкой.
Гнездо тетерки
Гнездо — ямка, устланная сухой травой и пухом из собственной груди; тетерка иногда садится на яйца на опушке, глухарка не иначе, как в глухом лесу.
Ну, этим наседкам никто не принесет под нос корма и питья. Они пьют росу, свежие капли с окружающих трав и листьев; они в полдень, сбегав недалеко, хватают торопливо, что удастся поклевать, и спешат возвратиться к гнездам, тщательно прикрытым травой.
Спят ли они или неусыпно сторожат день и ночь сокровище, нарождающееся незримо, неслышно, неощутимо? Глаза их наливаются кровью, и всегда смирные куры принимают во время высиживания бешеный вид. Лисица и волк, в другое время расправляющиеся с ними запросто, не ищут их на гнездах. Хищники знают, что отчаянно ударят крылья по их мордам, куриный клюв норовит клюнуть в глаз, тупые когти рвут и царапают.
Если три недели миновали благополучно и никакой враг гнезда не потревожил, лесной пожар его не спалил, то весело прыгают около матери бойкие цыплята. Тетерева одеты густым темно-желтым пухом, глухарята — бурым; на головах и по спинам у них черные полоски, а в ничтожных крыльях уже видны перья. Когда тетерка ведет детей к муравейнику, они шныряют, как мыши. Надуваясь и клохча, тетерка разгребает лапами сор муравейника, достает оттуда белые муравьиные яйца, стучит по ним клювом, дробит на мелкие куски, сама не ест. Маленькие клювики клюют этот нежный, питательный и влажный корм.
На двухнедельном глухаренке уже больше перьев, чем пуха. Он при малейшей тревоге взлетает на сосну и, вытянув шею, так прижимается к ветке, так таится, что даже средь бела дня не всякий глаз его рассмотрит.
Подросший выводок «старка» водит на ягодник в тот час, когда солнце только выглядывает из-за края земли. Птенцы жадно клюют землянику, обрызганную ночной росой, срывают нежные побеги зацветающих трав.
Когда поспеют черника и голубика, растущие на кустиках повыше тетеревенка, он пропускает тонкий зеленый стебель между лап и идет. Кустик, конечно, наклоняется, и черные или сизые ягоды оказываются у клюва.