Лесные женщины (сборник)
Шрифт:
Маккей расправил плечи и зашагал меж деревьями. В роще стояла странная тишина. Она казалась траурной. Он чувствовал, что жизнь вокруг отступила, ушла в себя, опечаленная. Он шел по лесу, пока не добрался до места, где росло дерево с закругленной блестящей корой, а рядом на пихту опиралась вянущая береза. По-прежнему ни звука, ни движения. Он положил руки на прохладную гладкую кору круглого дерева.
– Дай мне увидеть снова! – прошептал он. – Дай услышать! Говори со мной!
Ответа не было. Снова и снова он призывал. Роща молчала. Он побрел по ней, шепча, зовя. Стройные березы стояли неподвижно, ветви их свисали, как безжизненные руки, как руки пленных девушек, покорно
Когда ударят Поле, подумал он. Снова взглянул на часы: прошел час. Сколько еще будут ждать Поле? Он опустился на мох, спиной прижался к стволу.
И неожиданно Маккею показалось, что он сумасшедший, такой же безумец, как Поле и его сыновья. Он спокойно начал вспоминать обвинения, высказанные лесу старым крестьянином; вспомнил его лицо и глаза, полные фанатичной ненависти. Безумие! В конце концов деревья – это всего лишь… деревья. Поле и его сыновья, так он рассудил, перенесли на деревья всю жгучую ненависть, которые испытывали их предки к своим хозяевам, поработившим их; возложили на них всю горечь своей собственной борьбы за существование в этой высокогорной местности. Когда они ударят по деревьям, это будет призрак того удара, который их предки нанесли по своим угнетателям; и сами они ударят по своей судьбе. Деревья – всего лишь символ. Искаженный мозг Поле и его сыновей одел их в видимость разумной жизни в слепом стремлении отомстить старым хозяевам и судьбе, которая превратила их жизнь в непрестанную жестокую борьбу с природой. Хозяева давно мертвы; судьба не подвластна человеку. Но деревья здесь, и они живые. Благодаря им, закутанным в мираж, можно удовлетворить жгучее стремление к мести.
А сам он, Маккей? Разве его собственная глубокая любовь к деревьям и сочувствие им также не одели их в ложное подобие разумной жизни? Разве не он сам создал свой собственный мираж? Деревья на самом деле не плачут, не могут страдать, не могут – сознавать. Его собственная печаль таким образом сообщилась им; собственная печаль эхом отразилась от них.
Деревья – это только деревья.
И тут же, как бы в ответ на свою мысль, он ощутил, что ствол, о который он опирается, дрожит глубокой внутренней дрожью. Дрожит вся роща. Все листья мелко и боязливо трясутся.
Удивленный, Маккей вскочил на ноги. Рассудок говорил ему, что это ветер, – но ветра не было!
И тут же он услышал пение, как будто траурный печальный ветер задул меж деревьями, – и все-таки никакого ветра не было!
Все громче слышалось пение, а с ним тонкий плач.
– Идут! Идут! Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!
Он ясно слышал этот печальный шепот.
Маккей побежал через деревья к тропе, которая по полям вела к старой хижине. Лес потемнел, как будто в нем собрались тени, как будто огромные невидимые крылья взметнулись над ним. Дрожь деревьев усилилась; ветвь касалась ветви, они прижимались друг к другу; все громче становился печальный возглас:
– Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!
Маккей выбежал на открытое место. На полпути между ним и хижиной видны были Поле и его сыновья. Они увидели его; Указывали, насмешливо поднимая блестящие топоры. Он присел, ожидая их приближения; все теории забыты, внутри кипел тот же гнев, что несколько часов назад звал его убивать.
Скорчившись, он слышал тревожный шум на покрытых лесом холмах. Он доносился отовсюду, гневный, угрожающий; как будто голоса легионов деревьев ревели в рог бури. Этот шум приводил Маккея в бешенство, раздувал пламя гнева
Если трое слышали этот гул, они не подали виду. Шли упрямо, смеясь над ним, размахивая острыми топорами. Он побежал им навстречу.
– Уходите! – кричал он. – Уходите, Поле! Предупреждаю вас!
– Он нас предупреждает! – насмехался Поле. – Он – Пьер, Жан – он нас предупреждает!
Рука старого крестьянина взметнулась и стиснула до кости плечо Маккея. Потом согнулась и бросила его на неискалеченного сына. Сын подхватил его, развернул и отшвырнул в сторону на десяток ярдов, отшвырнул, как ветку на опушке леса.
Маккей вскочил на ноги, завывая, как волк. Шум леса стал еще громче.
– Убей! – ревел лес. – Убей!
Здоровый сын поднял свой топор. И опустил его на ствол березы, одним ударом наполовину расколов его. Маккей слышал, как по маленькой рощице пронесся жалобный вопль. Прежде чем топор смог нанести второй удар, Маккей ударил его владельца кулаком в лицо. Голова сына Поле откинулась, он заорал и, прежде чем Маккей снова смог ударить его, обхватил своими сильными руками, почти лишив способности дышать. Маккей расслабился, обвис, и сын разжал руки. Маккей мгновенно выскользнул из его хватки и снова ударил, увернувшись от встречного удара. Сын Поле оказался быстрее его, его длинные руки снова схватили Маккея. Но когда они сжимались, послышался резкий треск, и береза, которую он ударил топором, упала. Она ударилась о землю прямо перед борющимися людьми. Ее ветви, казалось, вытянулись и ухватили сына Поле за ноги.
Он споткнулся и упал на спину, Маккей на него. При падении руки от удара разжались, и Маккей снова высвободился. Снова он вскочил, и снова сын Поле, быстрый, как и он, стоял против него. Дважды Маккею удалось ударить его по корпусу, прежде чем длинные руки снова схватили его. Но теперь хватка их была слабее; Маккей чувствовал, что теперь силы их равны.
Они кружили, Маккей пытался вырваться. Падали, перекатываясь, сжимая друг друга руками и ногами; каждый пытался высвободить руку, чтобы ухватить другого за горло. Вокруг бегали Поле и его одноглазый сын, подбадривали Пьера, но никто не решался ударить Маккея, потому что удар легко мог прийтись в его противника.
И все это время Маккей слышал крик маленькой рощи. Из него исчезла вся траурность, вся пассивная покорность. Лес был живым и гневным. Он видел, как тряслись и сгибались деревья, будто под ударами бури. Смутно сознавал, что остальные этого не видят и не слышат; столь же смутно думал, почему бы это.
– Убей! – кричала роща – а издалека доносился рев большого леса:
– Убей! Убей!
Он увидел рядом с собой две теневые фигуры одетых в зеленое мужчин.
– Убей! – шептали они. – Пусть потечет его кровь! Убей! Пусть течет кровь!
Он высвободил руку из хватки сына. И тут же почувствовал в ней рукоять ножа.
– Убей! – шептали теневые мужчины.
– Убей! – кричала роща.
– Убей! – ревел лес.
Маккей размахнулся свободной рукой и погрузил нож в горло сына Поле! Услышал захлебывающийся вздох; услышал крик Поле; почувствовал, как горячая кровь хлынула ему на лицо и руки; ощутил ее соленый и слабо кислый запах. Руки разжались; он, шатаясь, встал.
И как будто кровь была мостом, теневые мужчины прыгнули из нематериальности в реальность. Один набросился на человека, которого ударил Маккей; второй – на старого Поле. Искалеченный сын повернулся и побежал, завывая от ужаса. Из тени выпрыгнула белая женщина, бросилась ему в ноги, схватила за них и уронила его. Еще женщина и еще падали на него. Крик ужаса сменился криком боли; потом неожиданно оборвался.