Лестница Шильда
Шрифт:
Мариама скептически заметила:
– И вы ничем не рискнете, ничего не сделаете — совсем ничего, — чтобы разморозить ее? Оставите Барьер как есть на сто тысяч лет, пускай себе стоит, и не соблазнитесь?
– А, я понял. Эта логика диктует вам использование планковских червей? Чудненько. Ну что ж, если вам не удастся там все прополоть, то в конце концов, несомненно, какой-то безвестный Добытчик проберется в обход и продырявит дамбу.
Мариама промолчала. Они достигли модуля, в котором должна была пройти церемония, и стали подниматься по лесенке.
Чикайя сверял маршрут с картой. Если верить ее указаниям,
Когда они подошли к дверному проему, одежда Мариамы изменилась, превратившись в землистого цвета каскад переплетавшихся, словно бы шерстяных, лент, кое-где перехваченных эллипсами.
– Тебе идет, — заметил Чикайя.
Его реплика зажгла теплый огонек в ее глазах: она слишком давно и хорошо знала его, чтобы заподозрить в неискренней лести. Но в комнату они проследовали молча.
Внутри стоял дым коромыслом. Люди пили, ели, плясали, пели. Других представителей фракции Добытчиков Чикайя не заметил и с трудом преодолел желание настроить своего Посредника на поиск дружественных сигнатур.
Со стен на него смотрели пейзажи Сапаты. Главным образом виды из космоса, но виднелись также аэроснимки городов, гор и рек. Чикайя бывал на Сапате. Если быть точным, он провел там сорок лет, странствуя с одного континента на другой и нигде не задерживаясь на срок, достаточный, чтоб обзавестись друзьями.
Жизнь, привнесенная поселенцами в стерильный прежде мир, хотя и восходила в конечном счете к естественному генофонду Земли, приобрела оттенок более дикий и странный, чем на большинстве остальных планет. В джунглях водились маленькие крылатые кошки, способные одним укусом вырвать человеку горло. Под конец пребывания человека на Сапате случайно открылось, что в одном маленьком, отрезанном от остального мира городке причинение себе ран с помощью этих тварей стало частью обряда взросления, как если бы подростковый период жизни сам по себе не был достаточно жесток. Частично пожранные кошками органы можно было отрастить заново, а на худой конец квасп всегда мог отследить их перемещение по кошачьему желудку и извлечь в неповрежденном виде, так что до локальной смерти дело не доходило. Но, сколь мог судить Чикайя, от этого в ритуале только прибавилось варварских черт. Уж лучше испытать потерю памяти и разрыв непрерывности существования, чем позволить, чтобы дикий зверь разодрал тебе яремную вену, а тем более — жить в обществе людей, на полном серьезе сделавших это испытание тестом на зрелость. [82]
82
Описанный Иганом ритуал в известной мере отражает реально существовавший у некоторых племен индейцев Центральной Америки в доколумбову эпоху обряд взросления, когда юноша должен был, доказывая свое мужское естество, вступить в рукопашную схватку с пленным ягуаром и выдержать ее. (прим. перев.)
Первоначально детей, отказавшихся проходить обряд, подвергали остракизму, но как только информация о такой практике стала достоянием общественности, вмешалось сапатанское большинство. Оказалось достаточным улучшить
Такой тип поведения мог развиться только в обществе, подвергавшемся суровой изоляции на протяжении тысяч лет. Люди смотрели на те же места, проделывали одни и те же действия и понемногу начинали наделять окружающую действительность сакральными чертами, по раскручивающейся спирали скатываясь и бездонную пропасть религиозного безумия. Для тюрьмы не всегда нужны ворота и колючая проволока по периметру. Чувство локтя может приковать тебя к земле куда эффективнее.
Мариама подала ему маленький желтый фрукт, уже кем-то наполовину раскушенный.
– Попробуй, у них восхитительный вкус.
– Ух ты. А где они их выращивают, как ты думаешь?
– В садах. Многие тут заняты выращиванием растений себе в пищу. Можно, разумеется, подкорректировать генетические цепочки так, чтобы напрямую получать энергию путем фотосинтеза на свету Барьера, но привычка — вторая натура. Ты просто воспроизводишь чудаковатые программы, заложенные в тебя первоначальными разработчиками.
– Я, наверное, столько раз мимо шел и даже не замечал.
– Они далеко в стороне от основных прогулочных маршрутов. Хочешь попробовать?
Чикайя покачал головой.
– Я уже пробовал. Их, наверное, не так много. Не хочу вести себя как свинья.
Мариама повернулась, чтобы поприветствовать Кадира. Тот с видом радушного хозяина как раз направлялся к ним. Она сказала:
– Чикайя только что сообщил мне, что ему уже случалось пробовать плоды кецаля.
Кадир спросил:
– Ты был на Сапате?
Он, вероятно, хотел ограничиться формальным приветствием и пойти дальше, но такое заявление без внимания оставить не смог.
– Да.
Чикайя мысленно приготовился снести шквал язвительных замечаний о беспечных туристах и прочих паразитах.
– Как давно?
– Девятьсот лет назад.
– И где ты побывал?
– Везде. — Но Кадир молча выжидал, так что Чикайя вызвал из памяти список городов и огласил его.
Когда он умолк, Кадир произнес:
– Я родился в Суаресе, но покинул его в возрасте двадцати лет. Я никогда и не пытался туда вернуться. Как долго ты там прожил?
Поняв, что от продолжительного разговора не уйти, Чикайя выделил в памяти воспоминания за весь период, о котором могла пойти речь, и временно придал им первостепенную важность.
– Меньше года.
Кадир улыбнулся.
– Это куда дольше, чем задерживается большинство путешественников. Что тебя привлекло?
– Не знаю. Это было тихое место, а я устал от суеты. Пейзаж я счел не особенно впечатляющим, но из дома, где я остановился, были хорошо видны дальние горы.
– Синевато-серого цвета на фоне утреннего неба?
– Да. Но на закате все выглядело совсем иначе. Почти розовым. Мне так и не удалось проследить полную игру цветов.
Он подтащил воспоминания так высоко, что ему теперь казалось, будто это происходило вчера. Он обонял пыльцу и дорожную пыль, чувствовал на лице жаркое прикосновение предвечернего воздуха.