Лестница Шильда
Шрифт:
– Правда? И как долго?…
Мариама пожала плечами.
– Ничто не вечно. Мир не может вечно переворачиваться вверх тормашками.
– О да, разумеется. И когда коловращение закончилось, результат вас, очевидно, не устроил.
– Мой брак расстроился, — сказала она, — а Эмине захотелось путешествовать. Но если бы она осталась на Xар’Эль, я бы до сих пор там жила. Наверное… Но это личное. Идиосинкразия. Нельзя судить по моим действиям, действительно ли то или иное общество заслуживает дальнейшего существования.
– Это верно.
Чикайя уступал. Он чувствовал себя одновременно разгромленным и полным энергии; за миг до того, как она неминуемо сбросила бы его за край пропасти, он всегда изворачивался и ловил второе дыхание. Он и позабыл, как обожал такие споры в те времена, когда они отстаивали противоположные точки зрения на Тураеве.
Он сказал:
– Предположим, что Хар’Эль и остальные миры заслуживают, чтоб их оставили в покое. Но этого нельзя сказать обо всех планетах. — Он показал на Барьер. — Как можно, оплакав потерю Сапаты, развернуться и хладнокровно уничтожить нечто тысячекратно прекраснее?
– Я не ношу траур по Сапате, — ответила Мариама. — Я там в жизни не была, и это место для меня ничего не значит.
– То есть, покуда никто не перепрыгнул Барьер, все, что за ним находится, не имеет никакой ценности?
Мариама мгновение размышляла.
– Это грубая аналогия. Но как бы прекрасно, увлекательно и захватывающе оно ни было, потеря того, что у нас уже есть, того не стоит.
– А если кто-то пройдет через Барьер и проживет там, скажем , неделю? Или столетие? Когда активируется твое волшебство? Когда они смогут претендовать — в праве на неприкосновенность дома — на равенство со всеми остальными?
– А теперь ты строишь из себя иезуита.
– Думаю, это самое жестокое оскорбление, какое тебе удалось мне нанести, — улыбнулся Чикайя, но она не смягчилась.
– Заморозьте границу, — взмолился он.
Мариама бросила:
– Сами заморозьте границу, если это все, чего тебе надо. Если вы этого в ближайшее время добьетесь и все сделаете правильно, может быть, это убедит нас оставить все как есть.
Она развернулась и зашагала прочь.
Чикайя смотрел ей вслед, пытаясь распутать клубок договоренностей, который только что поймал за размотавшуюся нитку. Не раскрыв никаких секретов, она недвусмысленно заявила, что планковские черви Тарека показались на горизонте. Сие причудливое понятие наконец обретает реальную форму, и она в ответ дала ему последний шанс отстоять перед нею свое мнение и прислушаться к ее собственному. Предоставила последнюю возможность убедить ее в своей правоте или самому склониться на другую сторону.
Она отвела ему столько оперативного пространства, сколько было в ее силах. Никто из них не был официальным представителем своей фракции, решения, принятые ими, для всех остальных силы не возымеют.
Да впредь и не могло между ними быть ни сотрудничества, ни дискуссии.
Только брошенный ею вызов. Этот ультиматум.
Эта гонка.
10
– Я уже стачал вашу машинку, — настаивал Янн. — Я хочу только, чтобы мне помогли описать ее в привлекательных для покупателя выражениях.
Расма ответила:
– Это никакая не машинка. Это программный код. Для несуществующего компьютера.
Янн помотал головой.
– Таков уж использованный мною математический формализм. Это наилучший возможный способ описать мою идею — самый элегантный, самый прозрачный. Теперь все, что нам нужно, это максимально его затемнить.
И добавил невозмутимо:
– Вы хорошо обучены обфускации, [83] не так ли? Физики этим баловались веками — брали простые и изящные математические идеи и как могли запутывали их. Это входит в программу вашей подготовки, так?
83
Обфускация — техника запутывания программного кода, затрудняющая его понимание и декомпиляцию при сохранении функциональности. (прим. перев.)
Расма шутливо замахнулась на него, и он отскочил. Без сомнения, эта привычка у него появилась за время жизни в телесной форме, когда он приучился регулярно вызывать у людей подобную реакцию.
Поскольку очередь на ревоплощение не только не сокращалась, но даже растягивалась по мере того, как на «Риндлер» потоком прибывали все новые сотрудники, Янн добровольно решил остаться бестелым. Когда эта весть дошла до Та ре ка, тот выступил на межфракционной конференции с длинным, исполненным густой паранойи разоблачением
Чикайя поинтересовался:
– Хорошо, ты предлагаешь локально воздействовать на динамику, проникнув через Барьер, а потом что? Лавировать между различными законами?
Он устроил встречу на троих у себя в каюте, чтобы Янн мог опробовать свои революционные идеи на Расме и только потом вынести их на всеобщее обсуждение среди Добытчиков.
– Законы динамики представляются тебе чем-то вроде ступенек лестницы, нужда в которых отпадает, как только ты взобрался наверх?
Янн скорчил гримасу.
– Звучит достаточно ужасно, не ближе к правде ни на шаг. [84]
Алгоритм ни на одном шаге не подчиняется четко определенному закону динамики, если б это было не так, идея была бы обречена изначально. — Он некоторое время размышлял. — Тебе известен механизм сохранения неизменной формы гауссова волнового пакета в поле потенциала осциллятора гармонических колебаний?
– Да. — Чикайя ощутил внезапный прилив уверенности. Это были самые азы квантовой механики. В пустом пространстве волновой пакет частицы способен распространяться, постепенно расплываясь, бесконечно. Но если на частицу подействовать силой притяжения, аналогичной натяжению струны в классической физике, то определенная форма пакета — а именно гауссов колокол, аналогичный статистической зависимости, — будет устойчива. В любой форме более резких, острых очертаний пакет непременно содержит значения момента импульса из диапазона, в котором он мало-помалу расплывется и утратит первоначальный контур; этого требует соотношение неопределенности. Однако правильный выбор гауссиана в правильном окружении позволяет достичь компромисса между неопределенностями координаты и момента, а это значит, что форма волнового пакета останется неизменной.
84
Чикайя обыгрывает утверждение Людвига Витгенштейна, фигурирующее в «Логико-философском трактате» (6.54): «Ег muss sozusagen die Leiter wegwerfen, nachdem er auf ihr hinaufgestiegen ist», то есть «… мы, так сказать, должны отбросить лестницу после того, как взобрались по ней», которым Витгенштейн указывал на внутреннюю противоречивость любой естественной науки, бессильной средствами, пригодными для описания привычного нам мира, определить то, что находится за его пределами. Янн, видимо, уловив эту отсылку, отвечает аллюзией на следующее за нею седьмое (и заключительное) суждение трактата: «Wovon man nicht sprechen kann, dariiber muss man schweigen», то есть «о чем невозможно говорить, следует молчать». В то же время Чикайя ссылается и на собственный опыт контакта с чужеродной формой жизни: вспомним, что уничтоженную им «во благо» обитателей Тураева «радужную пленку» он нашел на крыше энергостанции, куда поднялся по ступенькам стремянки. (прим. перев.)
– На самом деле здесь работает не точно такой же механизм, — сообщил Янн, — но если я о нем упомяну, это придаст убедительности.
Расма раздраженно покосилась на Чикайю. Он встретил ее взглядом жалобным, как побитый щенок, словно бы моля выслушать Янна до конца.
Она усмехнулась и смягчилась:
– Почему бы тебе просто не поделиться со мной описанием графа, который ты желаешь построить? Я усовершенствую расчеты, используя собственный вариант модели Софуса. Если мне удастся показать, что мы в состоянии почерпнуть какую-то информацию с Той Стороны, — и что объем ее превышает объем исходного пакета, — этого может оказаться достаточно, чтобы все успокоились. И я уж постараюсь запутать формулировки. Сделаю все, что в моих силах.