Лестница Шильда

Иган Грег

Касс запротестовала:

— Ты вообще с тем человеком говоришь?

Ему бы стоило упомянуть об этом перед Расщеплением.

Райнци пожал плечами.

— Для клона это самоочевидно. Если у него вообще выпадает шанс об этом задуматься.

Если вакуум в сердце Квиетенера начнет меняться, ее новое «я» пробудится к жизни, чтобы увидеть все в подробностях и в замедленном времени, претерпит миллионы бифуркаций, а затем исчезнет, прежде чем Касс даже услышит добрые вести. Ни награда, ни расплата за нее были недоступны из ее личного будущего.

Но Спящая и Бодрствующая в конечном счете остаются одной личностью. Сон, что ей не дано

запомнить, будет принадлежать ей одной.

А что у нас здесь и сейчас?

Придется работать с мельчайшими угольками, какие повезет выкрасть из костра.

Она обернулась к Янну.

— Замораживай меня. В последний раз.

3

Касс оглядывала виртуальную палату. Экран на дальней стене отображал плотные массивы новых данных, в остальном перемен не было заметно. Мимозанцев представляли обычные образы, выбранные Посредником; она, как и прежде, не могла и надеяться почувствовать их так, как они ощущали друг друга. Структуры ее мозга, ответственные за обработку сенсорных данных, не изменились; они просто были выведены из связи с реальными органами чувств. Кожа Райнци едва заметно касалась ее собственной — модуль перекодировки взаимодействовал с интерфейсом симуляции. Это и было единственным доказательством взаправдошности перехода из ее мира в его.

Или, говоря точнее, они оба переместились в новый мир, откуда никому нет возврата.

Касс это не сердило, скорее вызывало у нее горько-сладкое чувство одновременной значимости и бессмысленности новообретенной свободы воли. Если бы она оставила плотскую форму годом или двумя раньше, то могла бы рассчитывать на большее: отыскать путь постепенной трансформации в новое качество, научиться непосредственному пониманию мимозанского языка. А сейчас у нее даже не было времени потакать своим прихотям: вообразить себе виртуальный заплыв, трапезу или бокал холодной воды. После пяти лет все удовольствия, в которых она себе отказывала, наконец стали ей доступны, но именно в тот момент, когда ничего, кроме нежелательных препятствий, в них увидеть было нельзя.

Она высвободила ладонь из руки Райнци и попыталась сосредоточиться на показаниях дисплея. Из сердца Квиетенера шла слабая струя частиц, знак появления неустойчивой границы между старым вакуумом и его новым аналогом.

Данные начали поступать всего пару сотых пикосекунды назад, так что статистика оставалась неоднозначной. Она смотрела, как обновляются графики и разбухают массивы цифр, уплотняются рои точек на полудесятке диаграмм, медленно сглаживаются кривые. Каждая цифра и каждая кривая что-нибудь да означали, и Касс могла их интерпретировать. Она видела, к чему идет дело. Это было как смотреть в лицо старого друга, понемногу выплывающее из непроглядной тьмы, после того, как ты рисовала в уме картины встречи добрую тысячу раз. И даже стань лицо это чужим, незнакомым, ее ощущения не ослабели бы. Само по себе предзнание происходящего уже достаточно радовало ее. Не было нужды взращивать в уме дополнительные сомнения, чтобы прибавить эксперименту напряженности.

— То, что мы сейчас делаем, не так уж необычно, — проронил Дарсоно.

— Мне думается, каждый живет по крайней мере в двух временах: быстром, немедленном, слишком детализированным, чтобы схватывалось нечто большее, чем простое впечатление, и втором —

медленном, достаточно заторможенном, чтобы воспоминания полностью осмыслить и интегрировать в себя. Мы воображаем, будто в нашей памяти нет пробелов, и прошлое всегда с нами во всей полноте, ведь в любой момент мы можем оглянуться вспять и узреть беглые наброски и синопсисы. Но пережил и-то мы куда больше, чем вспоминаем.

— Но это не у всех так, — возразил Баким. — Есть же люди, которые записывают каждую свою мысль.

— Да. Но это не настоящая память, пока ее нельзя активировать произвольной цепочкой мыслей, переживаний и ассоциаций. А этого-го как раз никто и не позволяет. Неконтролируемый ассоциативный поток приведет к безумию. Так что это не более чем перечень потерянных и забытых вещей.

Баким торжествующе засмеялся.

— Настоящая память? Ага. Осмелюсь предположить, что, если я переживаю что-нибудь в таких мельчайших подробностях, так достоверно, что не могу охватить все эти детали сознательным восприятием в одно мгновение, то это тоже не настоящее переживание, а всего лишь жестокая насмешка, нужная, чтобы я стащил обратно домой весь тот хлам, какой забыл пережить?

Касс невольно улыбнулась, но предпочла воздержаться от спора.

С уверенностью? Да нет, пожалуй. Но это была неустранимая бессмысленная изнанка любого потенциального Ветвления. Если она влезает во что-нибудь неприятное, она сама, или совершит какую-то глупость, то об этом стоит сожалеть. Только если и тогда. Остальное — не более чем мазохистские увертки. (Она не бралась думать, постоянно ли это решение во всех историях, есть ли в нем какой-то неотвратимый здравый смысл, или же, приняв его, она просто отрезала одну ветвь.)

Ливия сказала:

— Я не понимаю, что творится с энергетическим спектром.

В притворной невесомости палаты она парила вниз головой, и лицо ее находилось на самом краю поля зрения Касс.

— Кто-нибудь вообще пояснит, что это такое?

Касс изучила гистограмму, показывающую число зарегистрированных частиц в различных диапазонах энергий, и поняла, что с теоретически рассчитанной кривой это распределение не согласуется. Она, вообще говоря, и раньше отметила этот факт, но списала его на артефакты малого размера выборки.

Край гистограммы был достаточно гладок, и общая форма ее не испытывала чрезмерных флуктуаций, поэтому несовпадение с расчетной кривой нельзя было объяснять случайными шумовыми эффектами. Что еще хуже, вся высокоэнергетическая статистика, выведенная под диаграммой, неопровержимо удостоверяла, что накопленный объем данных уже давно достаточен для построения достоверного спектра.

Райнци спросил:

— А мы не могли напутать с геометрией барьера?

Наблюдаемые частицы отражали путь коллапса нововакуума.

Касс впервые смоделировала процесс еще на Земле, и расчеты показывали, что начальная форма барьера будет зависеть как от чистого случая, так и от некоторых неконтролируемых деталей условий внутри Квиетенера. Но по мере распада барьер должен был приобрести сферическую форму, а все неровности и морщинки — успешно сгладиться.

По крайней мере, исходя из некоторых само собой разумеющихся предположений. Она сказала:

— Если преобразованная область изначально имела неправильную форму, это могло стабилизировать дефекты. Но я понятия не имею, что могло привести к первоначальным отклонениям.