Лестница в небеса. Исповедь советского пацана
Шрифт:
– Ну чего уставились, как дураки. Не стыдно?
Откуда было знать дуре, что мы выполняем государственное задание.
Найда вскочила и радостно бросилась нам на грудь. Надька уволокла ее за поводок, бормоча ругательства. Матильда осторожно завернул какашку в тетрадный лист и с вытянутой рукой пошел к парадной. Мы поднялись на третий этаж и тут произошел конфуз – распахнулась дверь и на лестничную площадку вышла тетка в домашнем халате. Матильда сунул сверток в карман.
– Вы чего тут делаете? – грозно спросила тетка.
– Ничего! – проблеял Матильда.
– А что прячешь
Матильда постучал по карманам куртки.
– Ничего, тетенька, не прячу. Мы это… Костика ищем, одноклассника.
– Нет тут никакого Костика! А ну пошли отсюда! От вас воняет как от помойки!
Мы кубарем выкатились вон, ломанулись на пустырь и там рухнули на землю, сотрясаясь от смеха. Да что там, от рыданий! Я чуть не задохнулся, Китыч икал весь вечер. Матильда выворачивал карман чуть ли не со слезами: «Мамка убьет! Что я скажу?!» Тимка нашел какую-то ветошь – терли по очереди. Потом налили в карман воды из лужи…
Такое не забывается.
Однажды мы устроили засаду на матерого американского разведчика Джона, который должен был получить от предателя коробку с цианистым калием. Кажется, он должен был вылить яд в Неву, чтоб произошло массовое отравление. На кону стояли миллионы человеческих жизней! Не шутка! У меня за ремнем был туристический топорик, неприятно упиравшийся в яички, остальные держали в руках огромные, кухонные тесаки, которые то и дело описывали в полумраке угрожающие параболы. Решено было живым Джона не брать. Цианистый калий и самим мог пригодиться. Я должен был нанести решающий удар топором по голове, а безжизненное тело мы собирались засунуть под трубы. Предатель тем временем, полагаю, должен был стоять, подняв руки. Мы так размечтались и раскудахтались, что не услышали скрип двери и шаги. Нас выследил водопроводчик дядя Петя. Он делал обход и наткнулся на скрючившегося за горячей трубой дозорного: Китыча, у которого в руках была тяжелая старомодная вилка чуть ли не XIX века. Встреча была обоюдно неожиданной. Дядя Петя выронил свой чемоданчик с инструментами, а Китыч, размахивая вилкой, бросился во тьму с душераздирающим криком. Слышно было, как он пару раз приложился башкой об трубы, тогда подвал оглашался стонами и матерной руганью. Дядя Петя тоже заругался и зашагал следом, что и спасло нас, полумертвых от ужаса, от позора и наказания.
Вечером, собравшись во дворе на скамейке, мы осмотрели шишки на голове Китыча и заслушали его доклад. Он был краток. Дядя Петя его не догнал. Да и не дядя Петя это был, а связник! А в чемоданчике у него и был цианистый калий. Эта простая дедукция потрясла нас всех.
– Как же я сразу не догадался, – пробормотал я.
– А я сразу понял! – похвастался Матильда. – выхватил нож, а он испугался и убежал! Микки, когда нам пистолеты выдадут? Ты обещал.
– В центре сказали, скоро.
– Жаль он меня не догнал, – возбудился Кит. – Я бы ему вилкой глаз – на!! Получи гад! За кровь и слезы наших… матерей! Мне матка таких… навесила за вилку. И рубаху я порвал.
– Что рубаха, Кит! – вдохновенно отвечал я. – Рубаху зашьем! Ты город спас! Цианистый калий – это знаешь… Помнишь, как Гитлер травился? Раз и готово! Не переживай, я тебя к награде представлю.
– Герой Советского
– Мне лучше Орден Красной Звезды, – попросил Кит – Он красивый. У батьки в коробке есть, вместе с медалями, от деда остался.
Назавтра я и впрямь приколол Орден Красной Звезды, временно изъятый из коробки, Киту на рубаху прямо во дворе, и мы все отдали при этом пионерский салют. Весь вечер героя обступали восхищенные дворовые пацаны, щупали, дергали орден, спрашивали за что получил.
– За дело, – скромно отвечал герой.
В ту пору у многих дома хранились награды отцов и дедов в заветных коробках, и, соблазнившись славой, некоторые бросились по домам за наградами. Начался парад героев. Каждый выпячивал грудь с медалями, каждый вспоминал Сталинград и Берлин…
«Безобразие», – скажет кто-то. А мне кажется, что деды, увидев эту картину, обрадовались бы. Потому что это тоже был парад Победителей, четверть века спустя после Победы….
Признайтесь, многие из вас были способны на такие восхитительные детские глупости? А у меня было! Бе-бе-бе!
Надо признаться, что с самого начала наш отряд стало кренить куда-то не туда. Внешне все было пристойно. Как и вся страна, мы рапортовали на своих сходках о каких-то мифических успехах, еще больше любили порассуждать о высоких помыслах, но по-настоящему возгорались только, когда возникало какое-нибудь сомнительное дельце.
Начать хотя бы с того, что мы отлили себе из свинца кастеты и свинчатки. Идея пришла, когда мы собрались на моей кухне после уроков, чтоб сочинить клятву верности и подписаться под ней кровью. Клятва была образцово-каноническая. Тут было и про страшную кару, если кто-то предаст, а именно: «Да будет проклят и он, и его сыновья, и внуки до седьмого колена», и про презрение товарищей, которые никогда не подадут «ему» руки…
– И плюнут ему в лицо! – вошел в раж Тимка.
– Записал, – пробормотал я, склонившись над листком и высунув язык от усердия.
– И плюнут ему на могилу! – с жаром подхватил Матильда.
– На какую могилу? Мы же еще маленькие? Еще неизвестно, кто на чью плюнет.
– А мы убьем предателя, вот и все. Смерть предателям! – не унимался Матильда. – Нельзя прощать!
– Хорошо, записал. И на могилу… плюнуть… Да вот что еще: беспрекословное подчинение старшим по званию. А то развели анархию. Пишу?
– Пиши, – вздохнули подчиненные.
Теперь требовалась кровь. Я долго искал иголку, а когда нашел, Тимка вдруг всполошился, заявив, что она отравлена микробами. Пришлось зажигать газ и калить иголку на огне. Она устрашающе покраснела, и мы сунули ее под воду из крана.
– А вода грязная! – не унимался Тимка. Мы внимательно посмотрели на него.
– Ладно, это я так. Зараза к заразе не пристает, как говорит мой брат.
Колол командир, то есть я. Все выдергивали руку и шипели, как змеи. Зашипел и я, когда, зажмурившись, ткнул себе в подушечку пальца иголку. После кровавой процедуры мы даже как-то зауважали себя. Все-таки недаром именно кровью скрепляется каждый тайный союз. Китыч так и этак разглядывал уколотый палец, любовался им, хвастался.
– Из меня больше всех вытекло! Смотрите, какая дырка!