Шрифт:
глава первая
Рыжий закат лениво полыхал в комнате Архипа Семеновича Якобы. Чарующими полутенями выплясывали на стареньких обоях желто-красные протуберанцы. Мутное пятно проекции тела занудной жирной мухи на светящееся золотом полотно стен уверенно выписывало функцию канонической гиперболы, соединяющей силуэты цветка герани, треснувшего заварного пирожного и греческого профиля самого Якобы.
Обладатель профиля, умудренный опытом и временем седой человек, уже час искал рифму к слову «потеря». Три варианта зудели
В коридоре звякнуло и царапнуло. Щелкнул замок, скрипнула открывающаяся дверь.
– Архипушка, это я!
Архип улыбнулся ясной тихой радостью. Сестрица Нинель!
– Да, родная, – крикнул он в сторону коридора. – Я тут работаю! Над рифмой бьюсь!
– Хорошо, хорошо! Если что, я на кухне, кушать готовлю!
– Добро!
Архип повернулся к монитору. Текст посвящался умершей два года назад любимой жене Леночке.
Забылось многое давно
Уже прошла та потеря,
Но я смотрю в своё окно
На двор, который мне отмерен…
Что за глупость! Как это двор отмерен! Кто его мерил? Не пойдёт. Нужно что-то другое. Может быть, всё-таки «не верю».
Например:
Но я смотрю в своё окно
И в то, что вижу, я не верю…
Нет. Я же не верю в её смерть. При чём тут то, что я вижу. Поэт должен быть честен. Кто это сказал? Не помню. Может, Высоцкий?
До Архипа дошло, что он не видит комнату, потерявшуюся за яркостью экрана. Ночь вползла в дом.
– Борщ готов!
Прекрасные слова! Мало кто знает, как выматывает поэтический труд. Серьезнее перекопки огорода. Аппетит зверский разгорается.
С наслаждением, усиленным зубчиком чесночка, Архип умял пару порций, довольно крякнул и авторитетно заявил:
– Божественно! Ты просто мастер кулинарии!
– Да ладно, – смутилась Нинель. – Обычный борщ…
– Не скромничай! Всё точно, как мама готовила в Пятигорске. И сало старое толчёное, и капуста в самый раз доварена. Умничка! Семейные традиции соблюдены от и до.
– Стих у тебя получился? – перебила Нинель.
– Почти. С последней строкой заморока.
Архип по памяти прочел.
Нинель прослезилась.
– Лену вспомнила. Так хорошо написал. Будто снова ее вижу. Ты не переживай про концовку. Получится. Не забыл, что послезавтра в пятой школе перед школьниками выступаешь?
– Спасибо, Нинелечка, помню. Стихи о любимом городе. Патриотическая встреча.
– Да, с директором договорилась, ждут.
Они отхлебнули дымящегося, обжигающего терпкого чая.
– Архип!
– Да.
– Ты когда издаваться начнёшь? Денег бы заработал. Машину купил, квартиру новую. Прославился бы. А то пишешь, пишешь, а никто толком про твои стихи и не знает.
– Я ж не для славы пишу! – вскинулся Архип. – Душа просит поделиться радостью, болью. Я делюсь.
– Ну и делись. Со школьниками на встречах делишься, надо так же через газеты, книжки, журналы со всеми людьми поделиться. Пусть знают, что есть такой замечательный поэт Архип Якоба. Фамилию нашу людям откроешь. А если еще денег заплатят, так разве плохо? На пенсию не особо проживешь.
– Нинеля, я ж не понимаю в этих делах ничего. Стихи писать могу. А вот пробивать их, печатать…
– А чего знать? Братишка наш меньший Мишка как пробивался в Пятигорске? В газете его напечатали. В «Пятигорском рабочем». С того момента слава и пошла. Вон уже три книжки издал.
– Так у меня книжек двадцать!
– Где? Это я тебе на принтере печатаю и скрепками соединяю. Это разве книжки? Надо, чтобы издательство, чтоб солидно. Завтра же берешь свои распечатки и в газету.
– В «Пятигорский рабочий»?
– Архипушка, что за шутки! В местную газету, конечно, на Горького. В «Батайскую правду». Отнесешь все, глядишь, хоть что-то да напечатают. Вот и слава. А там до книжки рукой подать.
– Но я ж хотел завтра на даче…
– Не пропадет без тебя твоя дача! Не пересохнет за день. Поэзия важнее. Понял?!
– Понял.
Уже ночью, в кровати, в полусне Архип поймал краем сознания еще одно слово, рифмующееся с «потерей». «Растерян». Хорошее же слово! Тут тебе и потеря, и растерянность. Удачное слово. И выстроилась вся строка:
Но я смотрю в своё окно
Не сломлен жизнью, но растерян.
глава вторая
Утренний Батайск гудел спешащими на работу автомобилями, трясся и дребезжал «магнитовскими» грузовиками, шалел пряным запахом разлагающихся октябрьских каштановых листьев и немилосердно слепил красными отсветами магазинных витрин, демонстрируя городу бесплатный анонс восходящего солнца.
Архип запахнул пиджачок плотнее. Не мороз, но бодрость в воздухе пронзительная.
Редакция встретила теплом. В фойе среди дипломно-календарных стен за стареньким ресепшеном женщина послебальзаковского возраста внимательно изучала вошедшего поэта.
– Здравствуйте, – просто приветствовал Архип.
– Доброе утро! По какой-то проблеме?
– Я стихи принес.
– Публиковать?
– Да.
– Давайте, я вам пропуск оформлю. Зайдете к главному редактору. А он вас определит к журналисту. Покажите, что у вас там.
Архип положил на ресепшен папку с сотней распечатанных на принтере стихов. Посмотрел на женщину. Похоже, не удивилась объему. Наверное, тут такие количества текста – дело привычное.