Лестница якобы
Шрифт:
– Распишитесь здесь. Ага. Хорошо. Теперь по коридору, первая дверь направо. Постучитесь и пропуск покажите.
Постучался, толкнул дверь, вынырнул из проходного полумрака в роскошную светлость начальственного кабинета.
Сидящий за широким столом человек поднял голову, обнаружив черные усики и внимательные щелочки-глазки.
– Вот, – Архип показал пропуск-индульгенцию, оправдывающую его внезапное вторжение.
– Так-так, – отрывисто стрекотнул редактор, принимая бумаги поэта. – Стихи? Прекрасно! Давно пишете?
– Всю жизнь.
– Молодца!
– Москва не сразу строилась, – Архипу показалось удачной эта всплывшая из глубин бессознательного фраза. – Сначала в любимой газете, а потом всё остальное.
Редактору понравилось. Расплылся в улыбке.
– Отлично! Направлю вас к Некрасову. Он у нас поэзией занимается.
Архип смутился. Отсылка к классику показалась какой-то издевкой. Редактор понял растерянность посетителя.
– Это журналист у нас такой работает. – пояснил он. – Некрасов его фамилия. Игнат Валерьевич. Не тот, что «в лесу раздавался топор дровосека». Наш, местный.
Сзади кто-то тихо красиво дышал. Архип обернулся, обнаружив стройную молодую женщину с ворохом документов в руках.
– Ирочка! – обрадовался редактор. – Тут поэт к Некрасову. Покажешь, куда идти. А потом я тебя приму.
Архипу померещилось, будто по лицу Ирочки пробежало темное облачко недовольства.
– Хорошо, Вадим Викторович, – лицо девушки все же осветилось улыбкой. – Идите за мной, покажу.
Темный коридор пах старой бумагой и сыростью. Минув несколько закрытых дверей, перешагнули избитый посетителями порог и вошли в просторный кабинет. Сразу три журналиста – мужчина и две женщины – звонко шлепали пальцами по клавиатурам.
– Игнат! – позвала Ирина мужчину. Тот неохотно оторвался от монитора. – К тебе. Стихи.
Ушла.
Игнат с интересом смотрел на Архипа. Глубокий шрам делил неровной линией левую щеку журналиста пополам. Зловещий такой шрам. И человек показался Архипу смутно зловещим, где-то в самой глубине сущности, далеко за вот этой добродушной и открытой улыбкой.
– Присаживайтесь, – почти ласково показал Некрасов на пустой стул. – Давайте ваши произведения.
Архип протянул папку, присел.
Глаза Некрасова загорелись нехорошим интересом, но чем дольше он листал распечатки, тем меньше искр оставалось во взгляде.
Даже не тронув вторую половину стихов, журналист небрежно отбросил папочку на стол и посмотрел на Архипа с нескрываемой тоской.
– Не пойдёт! Очень плохо.
Это было странно и обидно. Такого отношения к труду души Архип не встречал нигде. Немногочисленные читатели – друзья и родственники не страдали ни черствостью, ни бездушием. Они разделяли боль, радость, юмор Архипа… Многие хвалили. Некоторые плакали. А тут абсолютное бессердечие. Набравшись смелости, Якоба перешагнул гордость:
– А что именно Вам не понравилось? Скажите, я исправлю.
Журналист натурально удивился.
– В самом деле? Вы готовы что-то менять? Готовы расти как поэт?
– Готов!
– Поразительно! Обычно приходят законченные гении. Они восхитительны. Их стихи великолепны. А все, кто их критикует, бездарные тупицы. Вы первый, кто готов что-то менять.
Архип смутился.
– Ну, мы же не боги! Никто не совершенен. Всем надо развиваться.
– Отлично! Тогда давайте начнём.
Некрасов схватил папку и, не заморачиваясь, распахнул где-то на середине.
– Вот, например:
На полянке, где было все тихо,
мы сидели вдвоём вместе с ней
Очарованный девушкой лихой
Был охвачен я жаром страстей.
Засыпали овраги и балки
В травах снова запели сверчки
Разомлелый я брал неумело
Ее руки в ладони в свои.
– Чувствуете, как удивительно плохо это написано?!
Архип внимательно посмотрел на достаточно молодого, но уже, очевидно, слишком высокого о себе мнения, персонажа. Поинтересовался:
– Вы когда-нибудь любили?
– При чём здесь это?
– Понятно, не любили. А ведь стихотворение о первой юношеской влюблённости. Мы ушли в горы. Ушли от всех. Остались вдвоём. Поэтому тишина. Я растерян. Она без умолку болтает. И я пытаюсь ее обнять. Это очень личное. Не стоит в этом копаться.
– Но вы же пишете для людей. Вы же приносите в газету. И при чем здесь личное-неличное? Я о русском языке. Написано безграмотно.
Архип почувствовал, как сердце сдавливает гнев. Где этот сорокалетний юнец нашел в его стихах ошибку? Стихи проверяла Нинелечка, а она учитель русского языка и литературы от Бога! Расплескивающееся возмущение жгло грудь и мешало говорить. Коварный Некрасов этим воспользовался.
– Начнём с рифмы. «Тихо» и «лихой». В принципе, если во втором слове ударение делать на «о», все нормально, но ударение с вашим ритмом падает на «и» – вот вам первая абракадабра. Дальше «вдвоём вместе с ней» – такого количества ненужных уточнений я не помню даже у самых лютых графоманов нашего города. А «ее руки в ладони в свои»! Что? Была вероятность взять не ее руки и не в свои ладони? Или вот еще: «жаром страстей» – разве не чувствуете, как пошло, избито звучит?
Архип не выдержал:
– Отчего же пОшло?! Никаких непристойностей я в стихах не употребляю! Не надо приписывать мне то, чего нет. Что касаемо рифмы, возможно, вы в чем-то правы. Я не изучал рифм. Пишу, как сердце подсказывает. Но у меня богатый опыт чтения. Я перечитал всего Лермонтова и почти всего Пушкина. Я читаю современных поэтов. Люблю Высоцкого…
– Хорошо! Однако, если хотим развиваться, будем честны. Огрехов много. Такое печатать нельзя. Доработаете, приносите.
И отвернулся к монитору.