Лета 7071
Шрифт:
С тех пор как появились на Москве Патрикеевы, Бельские, Глинские, Мстиславские, исконные княжата стали ходить на вторых местах: оттягали заезжие у них первенство, позасели их, во всем позасели, и честь умалили, и от государя отодвинули, и много иного ущерба причинили исконным. И пошла между ними вражда — и тайная и явная, — не проходящая, не затихающая ни на день вражда, переходившая нередко в открытую борьбу.
Особенно яростно дрались между собой княжата в малолетство царя. Сейчас отступились, попритихли — не те времена: царь вошел в возраст, сам править стал, худородных взялся приближать к себе, нрав свой выказал круто, неожиданно… Худо стало и исконным и заезжим! И те и другие почуяли, как пошла у них из-под ног земля, но все равно остались порознь. Попробовал, правда, Мстиславский пойти на сближение с исконными,
Мстиславский с присущей ему проницательностью догадался о новой душевной смуте Кашина и, оставшись как-то с ним с глазу на глаз, прямо спросил:
— Жалеешь о нашем разговоре, боярин?
— Жалею, — так же прямо ответил Кашин.
— Что же — в кривине души меня заподозрил, или неправота моя в чем-то?
— Чужая душа бор дремуч, князь… А на правоту твою, что ж, молиться стать! Ну помолимся! А далее?..
— Дело делать надобно, боярин.
— Дело?!.. Не из всякой правоты правое дело сделаешь. И не всякий!.. Ты из своей правоты корысть выдобудешь, ибо правота твоя на наши беды… На наши!
— Нынче беды у всех одинаковы.
— Нынче?! А в прошлом?.. А в грядущем?
— Зачем нынче о грядущем загадывать?
— Вам, может, и незачем, а нам есть… Мы за дело свое испокон стоим — и при прошлых государях, и при нынешнем… И не отступаемся. И не отступимся! А вам, заезжим, за что стоять? Что ваше право в нашей земле?
— На сей земле могилы наших отцов и дедов, и кровью мы с вами давно породнились, ан нет, все для вас мы чужие, заезжие! Пора уж оставить сей глупый обычай, а тебе, боярин, и вовсе не пристало подобных речей плодить. Ты умен… Не чета многим, у которых, окромь честолюбия, ничего иного нет. Ты разумеешь, видишь, кого нам бог послал в государи! Разумеешь и видишь, как он опасен, как грозен нрав его… А страсть его?! В ком из нас таковая страсть?
— Неистовство то, а не страсть.
— Пусть так, тогда и разум в нем неистов. Сие також разумеешь ты, иначе не восставал бы супротив, а шел за ним, как шел недавно я и многие иные, которых уж нет. Все разумеешь ты, боярин, и силу его страшную знаешь — неистовость, а идешь супротив нее в одиночку.
— Не в одиночку!..
— С теми, кто ныне с тобой, — все равно что в одиночку. Вспомни те поры, коли вы за князя за Володимера встали — мимо царевича Димитрия. Ты был с теми же, и вам не удалось одолеть горстку его приверженцев! Как же ныне вам одолеть его самого? Его самого, боярин?!
— Одолей его тогда хворь, одолели б и мы…
— На что ж нынче надеетесь? Нынче-то он во сто крат сильней!
— На то же, на что и всегда, — на свою правоту! И вновь говорю: нам с вами не по пути. Довольно вы нами владели!
— Худородные станут владеть.
— Вами, но не нами! Ибо мы уже не отступимся. Говорю тебе прямо и открыто. Вздумаешь доносить — не медли… Ибо, если наше придет к нам, ваше уйдет от вас!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дождалась Москва царя. С арбатских площадей и улиц, где он земно кланялся ей и где в благоговейном восторге, в исступляющих муках радости, казалось, родилась их долгожданная общность и свершилось их великое примирение и великое покаяние друг перед другом, она вернулась на свои подворья, в избы, в землянки, в клетухи и закутки взбодрившейся, воспрянувшей духом и успокоенной, умиротворенной, как большая семья, дождавшаяся возвращения в дом своего главы, своего хозяина. Мнилось ей, изнужденной, настрадавшейся
Все было, и все она вытерпела, все вынесла… После смерти великого князя Василия, под слабой рукой его вдовы — великой княгини Елены, оставшейся на государстве с трехлетним Иваном, завели бояре да княжата свои честолюбивые свары… Бывало, чуть не до ножей доходило у них! Всяк наперед лез, чтоб повелевать да распоряжаться другими, о себе только радели, себе да роду своему выгод и корыстей приискивали, а о государственных дедах радеть недосуг стало. Отстранились от государственных дел, пустили все на самотек, и пошла неразбериха, безлепица, беспорядки великие. До того дошло, что во многих порубежных городах и войска-то не стало — некому было защищать от врагов эти города.
Во Пскове — главной крепости на рубеже с Ливонией — одни только купцы да люд простой оставались…
И враги не замедлили воспользоваться этим великим неустроением: лишь дождалась Литва истечения перемирия и двинула свои полки на русскую землю. Виленский гетман Юрий Радзивилл, вместе с крымскими татарами повоевал всю Северскую землю, опустошив окрестности Чернигова, Новгорода Северского, Радогоща, Стародуба, дошел даже до Брянска. А через год, видя медлительность и нерешительность русских воевод, вновь вторгся в Северскую землю, забрал Гомель, осадил Стародуб и, подведя тайный подкоп, взорвал город. Более десяти тысяч стародубчан осталось лежать на пепелищах разрушенного города. Только после таких ужасных бед собрали на Москве рать и оборонились от Литвы, разгромив под Себежем главное литовское войско.
Замирились с Литвой, но бед от того не убавилось: с юга, с донских степей, как буря, накатывалась крымская орда — полонила, грабила, жгла… С востока, из-за Волги, вновь наступили казанцы, отложившиеся от Москвы в тяжелые времена ее войны с Литвой. Скинули казанцы хана Еналея, подручника Москвы, и убили его, и поставили вместо него Сафа-Гирея крымского — и пошел гулять Сафа-Гирей со своей ордой по русским землям — по муромским, по костромским, по ярославским… Жег! Полонил! Грабил!
Переняли казанцев под Балахной, побили, в Волге потопили, а на Казань ратью не пошли — прислал крымский хан на Москву к великому князю грозную грамоту: «Казанская земля — мой юрт, и Сафа-Гирей — брат мне, так ты бы с сего дня на Казанскую землю войной больше не ходил, а пойдешь на нее войной, то меня на Москве смотри!»
Ни при великом князе Иоанне Васильевиче, ни при сыне его Василии не принимала на Москве таких грамот, а тут приняли и посланнику крымскому отвечали, что, хотя хан и писал в грамоте многие непригожие речи, однако требования его будут уважены.
В ответной грамоте бояре от имени великого князя, с лукавомудрым заискиванием и осторожностью, стараясь сохранить хоть какое-нибудь подобие прежней государевой чести великих московских князей, отписали крымскому царю: «Для тебя, брата моего, и для твоего прошения удержал я рать и послал своего человека к Сафа-Гирею: захочет он с нами мира, то пусть пришлет к нам добрых людей, а мы хотим держать его так, как дед и отец наш держали прежних казанских царей. А что ты писал к нам, что Казанская земля — юрт твой, то посмотри в старые свои летописцы, не того ли земля будет, кто ее взял? Ты помнишь, как цари, потерявшие свои ордынские юрты, приходили на казанский юрт и брали его войнами, неправдами, а как дед наш милостию божиею Казань взял и царя свел, того ты не помнишь! Так ты бы, брат наш, помня свою старину, и нашей не забывал».