Лета 7071
Шрифт:
На косогор медленно вползли сани, запряженные парой бусых жеребцов. Из саней выкарабкался Левкий, подковылял к Ивану, тревожно спросил:
— Неже ворога усреще? 60
— Тебя годели, святой отец!.. Чтоб ты помочился!
— Не грех, коли нутро взывает, — одобрительно сказал Левкий, — да я уже…
— Тогда отступи с глаз!
— А что тщишься узреть за мной?
— Отступи, говорю!
— Татары ж-но пуще застят!
— Поп! — Иван дернул бровью — из одного его глаза в другой переметнулся стремительный
— Взбирался горе, напьщевал 61, что коль литвин позасел. Да с пищалями!
— Пошто ж взбирался? — с издевкой бросил через плечо Иван.
— Тя выручать, государь, — легонько вздохнул Левкий.
Плечи Ивана затряслись — мелко-мелко, как от озноба, и что-то забухало в нем внутри. Он задрал голову и захрипел, душимый хохотом.
На косогор на взмыленном жеребце выскочил Токмаков. Царь не видел его — он выл и стонал, раздираемый хохотом, ноги его подкашивались, он качался как пьяный, и казалось, вот-вот опрокинется на спину. Левкий даже руки растопырил, готовясь поддержать его.
Токмаков сполз с коня, приблизился к Ивану, осторожно позвал:
— Государь!..
Иван не слышал его и не видел: глаза его были сощурены и залиты слезами, щеки мокры… Он вздыхал и постанывал — совсем изнеможенный и обессиленный. За его спиной закатывал глаза и тихонько повизгивал Левкий.
— Поп!.. Люблю тебя! Дай поцелую!
Левкий подставил свой гладкий, как береста, лоб, Иван чмокнул его, утер ладонью мокрые от слез щеки, скосился на Токмакова.
— Кто торил здесь дорогу?
— На сих верстах, государь, Шаховский торил. От Невеля до того озерца, где привалом стояли, — его доля. Ладно проторил.
— Ладно? — искривил губы Иван. — Сей косогор в триста сажень — також ладно?
— Косогор — не ладно, государь…
— Ах Шаховский!.. — скрипнул зубами Иван. — Ярославский последыш! Намеренно путь направил сюда… Дабы войску тягостей приумножить! Тяжелый наряд и в десять пар не вытянуть. Самого впрягу, пса!
— И про ту деревеньку спаленную взыщи, — подтравил его Левкий, — како таче смерды добро свое палят да из-под носа его бегут невесть камо!
— Молчи, поп!
— Душа вопиет, государь!
— Свой наряд подымешь припряжкой, — сказал Иван Токмакову, — а придем в Невель, отправишься новый путь торить. В обход косогора.
За косогором, версты через две, у перелеска, завиднелось сельцо.
— Гляди, цесарь!.. И тут все покинуто. — Федька указал на мертвое, занесенное снегом село. — Однако не паленая! Может, есть хоть одна душа?! Послать разведать?
Иван не ответил, но Федька и не ждал ответа.
— Васька! — крикнул он Грязному. Направь татар!.. Пусть разведают. Сыщут кого, чтоб сюда тащили!
Татары врезались в снежную целину, понеслись в туче белой пыли. Сам Симеон поскакал с ними.
— Васька! — позвал из своих саней Левкий. — Откажи государю: на мысли вельми важной стою. Жажду передать ему…
Васька догнал царские
— Святой отец на мысли важной стоит. Жаждет поведать тебе.
— Пусть в гузно засунет ее!
Васька вернулся к Левкию, сдерживая смех, передал слова царя.
— Господи! — перекрестился Левкий, — прости его душу грешную… Еда леть 62 мысль в гузно засунуть?! Како ж бо из главы ее выймешь?
Васька сверканул глазами и поскакал к Ивану — затейность эта пришлась ему по душе.
— Государь! — склонившись с седла, заглянул он под козырь Ивановых саней. — Святой отец удручается… Нельзя, речет, в гузно мысль засунуть, бо из главы ее не выймешь!
— Тогда пусть разом с головой засунет.
— Поди прочь!.. Прочь! — задергал головой Левкий, увидев вновь приближающегося к нему Ваську. — Ишь, глазищи разверз! Крест святой на мне, а ты скалишься на мя, аки язычник! Отринь свою скоромную харю!
— Отрину, дык не вызнаешь царского слова.
— Отринь харю и глаголь!
— Так мне не сручно.
— Глаголь — прокляну!
— Не по-божески, святой отец!
— Уж-ста ведаешь ты, аки по-божески?! Аз у бога посредник, ты бо еси овца. Глаголь, сирый!
— Так изрек государь: чтоб ты мысль свою с головой разом в гузно засунул!
— Истинно соломоново речение! — облизнулся Левкий. — Остромысл государь! Кинь скабрезиться, харя бурзамецкая, — цыкнул он на Ваську. — Мысль моя важная, попритаю ея до поры. Не пустоши ради уши государю донимаю.
Вернулись татары. Сельцо оказалось пустым.
Иван откинулся в глубь саней, подтянул к самому носу покрывавшую, его шубу, злобно засопел.
Федька осторожно сказал:
— Неужто к литвинам переметнулись?
— Возьму Полоцк, всех пригоню сюда и до единого на вереях перевешаю!
— Шаховский попустил! — уже посмелей сказал Федька. — Неужто не донес он тебе о побежках? Не вчера ж поуметнулись?
— Донес… Коли вызнал, что на Полоцк пойду! А то крыл… Мнил — не станется мне уведать. На руку ему, израднику, запустелая волость. С Курбским от Радзивилла с пятнадцатью тысячами не отбились!.. Невель но уберегли… Оттого и смерд бежит! Ему, поганому, за живот свой страшно!
— От страху ли токмо смерд бегает? — с ехидцей спросил Федька и напряг спину, словно ждал удара. — Латыш к нам бежал с-под ливонцев не от страху.
Иван шевельнулся… Федька замер.
— Ну-ну, надоумь…
— От поборов и лиха бежал к нам латыш.
— От лиха не убежишь, — быстро сказал Иван, словно заранее знал, что скажет Федька, и заранее приготовил ответ. — Мнишь, Жигимонт от своей трапезы бутызкой 63 кормить переметчиков станет? Кафтан сымет и им отдаст? Глуп ты, Басман! Поганый смерд разумней тебя. Смерд знает накрепко, что от поборов и лиха не уйти. В сих пределах никому и нигде райская жизнь не уготована. Лишь за живот свой дрожит смерд и бежит из-под нас через то, что нет ему под нами защиты. Радзивилл наступит — побьет, Жигимонт наступит — побьет!.. А воеводы мои им в том и помехи не чинят.