Лета Триглава
Шрифт:
— Другой бери!
Даньша, точно не слыша, пыхтел, пытаясь вытащить заступ.
Умудрившись увести плечо в замах, Хорс ударил Молчана в челюсть снизу. Тот громко клацнул зубами. на губах запузырилась кровь. Вывернувшись, Хорс пнул гробовщика в грудь, и тот повалился навзничь, суча ногами, точно опрокинутый жук.
— Вот теперь! — с торжествующим криком Даньша выдернул заступ и, подскочив, замахнулся.
— Стой!
Парень замер с заступом в поднятых руках. Железная десница Хорса держала цепко, брови сошлись к переносице.
— Сам же велел! —
— Раньше велел, а теперь — видишь? Безоружный он, а такого и убить недолго. Нельзя.
— Да как же… — начал было Даньша.
Молчан с утробным рыком подскочил с земли, потянулся скрюченными пальцами к горлу лекаря.
И тут же, всхлипнув, обмяк. Отступив, Хорс видел, как из горла гробовщика вышло острое лезвие. Набежала тень, надломилась посередине, приблизив к лицу огромный лунообразный глаз.
— Мехра! — завопил Даньша. — Помилуй!
И повалился на карачки, роняя заступ и упираясь лбом в раскиданную землю.
Подле единственного глаза богини засверкал второй — поменьше.
«Не. Люблю. Когда. Добычу. Чужие. Забирают», — морзянкой Хвата ответила богиня. Раскрыла рот — оттуда не вышло ни звука. Только повеяло могильным холодом, да выпал под ноги скользкий червивый ком.
Выдернув серп, Мехра выпрямилась во весь исполинский рост, нависнув над Хорсом, точно сухая сосна. И руки у нее были сухие, и козлиные ноги, и высушенное ветрами лицо. Хорс глядел в него без страха — не ведал, что такое страх. В груди было колко и холодно. И досадно, что не смог выполнить задание и что теперь не спасет Василису и не увидит ее живой.
«Тело. Бери», — замигал Хват, крутясь на прежнем месте. — «Кольца. Мои».
Подцепив окровавленным серпом украшения, подбросила вверх, протянула сквозь них звездную нить — те зазвенели, насаживаясь и падая на острые ключицы богини новым ожерельем поверх бус и почерневших от времени пуговиц.
«Помнишь. Что?» — она поддела одну из них, и Хорс узнал пуговку со своего сюртука и нанесенный на нее узор в виде пятилучевой звезды.
— Помню, Мария Евгеньевна, — произнес он тихо. — То я на червенском могильнике оставил.
«Не. Ты».
— Не я, — согласился Хорс. — Василиса. Только не знаю теперь, жива ли она.
«Живая», — последовал ответ. — «Княжича. Дружине. Служит».
В груди точно потеплело. Будто порцию людовой соли пустил по жилам, и стало хорошо-хорошо, светло да спокойно. Вздохнув, Хорс обтер лицо — в том не было надобности, да за круголетье нахватался от люда привычек, все подмечал, копировал, чтобы за своего сойти. Вот и доигрался. Влюбил в себя ничего не подозревающую девчонку, еще и едва под смерть не подвел.
— Виноват я, — сказал. — Перед ней и перед тобой. Погубишь теперь?
«Хотела. Бы. Давно. Сгубила», — ответила Мехра. — «Время. Пришло».
— Люд уничтожить? — Хват мигнул один раз, соглашаясь. Хорс мотнул головой. — Не могу я! Не для того меня создавали.
Напрасно думать, что, пробудившись от мертвого сна, старшие боги помилуют Тмуторокань. Опасность заражения все еще витала над ними и над
«Мешать. Вздумал. Куда. Тебе.»
Рот богини растянулся в жуткой усмешке, явив частокол зубов.
Далеко-далеко, за могильником, из копыловского сердца прозвучал вой созывающей на требище трубы. Почва задрожала, пошла волнами.
«Дети. Голодны», — сказала Мехра. — «Грядет. Великая. Жатва. Не. Успеешь».
— Успею! — выкрикнул Хорс в пустой зев, а Мехра, протянув костистую руку, дотронулась до Хорса — точно до самого сердца достала, будто горячей головней ткнула под ребра, в самую суть. Огнем обнесло голову, полоснуло по глазам светом. Подломив колени, Хорс опустился рядом с Даньшей и словно бы на миг умер.
Очнулся, только когда почувствовал, как парень трясет его за плечо.
— Яков Радиславович! Слышишь, барин? Ушла богиня! И мы должны идти! Что же ты?
Он моргнул, возвращая себе зрение и чувствительность. Разогнувшись, сел. В голове гулко щелкало. Губы были отчего-то мокрые, и мокро лицу, но Хорс не попробовал утереться.
— Надо добраться до Китежа, — произнес он. — Жива Василиса. Успеть бы…
— Обязательно успеем! Только надо убираться отсюда, да поживее! Видишь, что делается?
Проследив за взглядом Даньши, Хорс запрокинул лицо.
Из небесной трещины сыпалась серебристая крупа и, оседая на щеки, таяла, превращаясь в эликсир, в котором были и яд, и жизнь, и воля богов, и погибель для люда.
Глава 33. Сила Триглава
— …горе люду! Горе! — вой волхва разносился над требищем.
Лицо его блестело от подтаявшей соли, в бороде засели серебряные кристаллы.
Железный столб гудел, вторя мерному гулу, доносящемуся из небесного разлома: за несколько ден темная рана расширилась от самой столицы до Корских пещер. Скопления звезд время от времени выпускали голубоватые нити блиставиц, оттого лица собравшихся казались неживыми, навьими.
— …огневалась Мехра Пустоглазая, наслав на Тмуторокань своих детищ! А потому каждую седмицу велю резать черную козу и черную курицу, и окропить жертвенной кровью Мехрово идолище, дабы умилостивить богиню!
Жалобно кричал скот.
Люд осенял себя охранными знаками, перешептываясь, бормоча молитвы и пряча по подвалам малых детей.
Сперва то здесь, то там в избы к копыловским родичам приходили почившие. Стучались по окнам, скреблись в ставни да двери. В подвале Некраса визжал и бесновался потрошенный мертвяк: крышку забили железом, поставили по бокам бочки, а визги все не умолкали.