Летчики
Шрифт:
Мочалов нервно заерзал на стуле, завертел пуговицу парадной тужурки.
— Ольга Софроновна, мне тяжело об этом говорить вам, потому что она вам дочь, но ведь она меня первая вынудила…
— А ты помолчи, помолчи, — строго перебила старуха, — будет за тобой еще слово. Дай мне сказать. Ты разве до Нины никого не целовал? Ни одной женщины?
— Целовал. Девушку одну целовал, — тихо заговорил Сергей, задумчиво глядя в окно, — то даже не любовь была. Да я и Нине об этом по-честному рассказал, Ольга Софроновна. По-честному!
— Эх ты! — укоризненно вздохнула старуха. — Честности, погляжу,
Старушка ладонями обхватила седую голову, но не заплакала, только сморщилась, как от зубной боли.
— Ольга Софроновна, — глухо выдавил Мочалов, — она, Нина, в Москве?
— Сегодня приезжает, — успокаиваясь, ответила старушка, — в командировке была. Теперь вернется, работу свою писать сядет. Надолго сядет. Вон и телеграмма лежит от нее. Поезд двадцать третий, вагон восемь. В девять вечера будет. Пойду встречать.
— Ольга Софроновна, — вдруг заговорил молчавший во время всего разговора Кузьма, — а вы не ходите. Мы встретим. Вот только покупки разрешите у вас оставить.
Старушка встала и зачем-то потянулась к лежавшим на столе роговым очкам. Медленно надела их на нос, будто хотела получше рассмотреть высокого плечистого Ефимкова.
— Спасибо тебе, дорогой человек, — дрогнувшим голосом сказала она, сняла очки и стала их протирать первым попавшимся под руку лоскутом.
А Кузьма Петрович подошел к шкафу и положил на него сверток.
— Я свои обновки сюда, Ольга Софроновна. Идем, Сережа!
Когда они вышли, Мочалов неуверенно обратился к товарищу:
— Послушай, Кузя, а может, лучше не ходить на вокзал? Просто взять и написать ей длинное письмо и все точки над «и» поставить.
— Ерунда, — вспылил вдруг Кузьма Петрович, — что там длинное письмо с объяснениями. Действуй решительнее. Так ты меня, кажется, учил исправлять ошибки!
С тяжелым чемоданом в руке сошла Нина на перрон вокзала и сразу очутилась в гуще встречающих. Где-то в потемках устало отдувался паровоз, сновали носильщики. Нина беспокойно оглядывалась в надежде увидеть седую непокрытую голову матери. Ольги Софроновны нигде не было видно. Нина отошла в сторону, и вдруг над самой ее головой раздался низкий знакомый голос:
— Да вот же она!
Нина обернулась. Прямо на нее в упор смотрели с осунувшегося, обветренного лица чуть прищуренные, такие родные глаза.
— Сергей, — прошептала Нина и разжала пальцы. Чемодан с глухим стуком ударился об асфальт.
Испуг, тоска и радость пробежали одновременно по ее лицу. Она протянула вперед руки.
— Сережа… ты!
Ее большие серые глаза вдруг застыли, часто заморгали. Мочалов испугался, что она заплачет. Он схватил ее за руку и отвел в сторону.
— Не надо, Нина, не надо. Ничего не надо говорить.
Все, что было им выстрадано: сомнение, муки, отчаяние — все отступило в сторону, сделалось маленьким и незаметным перед взглядом этих ясных светлых глаз, столько ему сейчас сказавших.
Он повел ее по перрону за руку, как маленькую девочку, и она шла послушно, растерянная, оглушенная, еще не понявшая ничего. Наконец она остановилась.
— А чемодан?
— Все на уровне, — пробасил шагавший позади Кузьма Петрович Ефимков. — Что касается чемодана, так это по моей части. У меня и фигура и сила бурлацкая, ни один носильщик не сравнится.
…И они направились к выходу, продолжая держать друг друга за руки.
1951—1955 гг.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Четыре весны прошумели с тех пор над приграничным Энском. Четыре осени прошли, обволакивая дома и аэродром туманами и паутиной солнечного «бабьего лета». Четыре зимы завьюживали пологие, прильнувшие друг к другу горы, прозванные Сестрами. А на пятую весну, далеко от Энска, на подмосковном, вечно шумном Внуковском аэродроме произошла встреча, пролившая свет на дальнейшие судьбы наших героев.
С некоторых пор вошло в обычай, что из отпуска военный летчик стремится попасть в свой полк не поездом, а самолетом гражданской авиалинии, ибо привыкшему покрывать большие расстояния за считанные часы нудно трястись в вагоне долгими сутками. И вот в один из майских дней во Внуковском аэропорту появился загорелый моложавый летчик первого класса в генеральской форме. В это время москвичи встречали одну иностранную делегацию, и летчик не без труда протискивался через густой человеческий поток. Его генеральская фуражка с витым позолоченным шнуром выделялась среди шляп и кепок. Он уже приблизился к дежурной кассе, где компостировали билеты, когда услышал хрипловатый, не совсем уверенный голос:
— Сергей Степанович!
Генерал-майор обернулся. Толпу таранил человек в фетровой шляпе и светлом костюме. У него широкая радостная улыбка и бурое пятно ожога на левой щеке.
— Павел Иванович… Оботов! — обрадовался генерал.
— Ну я, конечно же я! — весело воскликнул подошедший. — Ай да встреча! Гляжу и глазам своим не верю: генерал, и вдруг на Мочалова похож как две капли воды. Он или не он?
— Выходит, что он! — засмеялся Мочалов, обнимая и трижды целуя своего старого однополчанина. — Ну, а вы-то, Павел Иванович, откуда и куда? Давненько мы не слыхали про вас ничего.