Летим на разведку
Шрифт:
– Знаю вас... Но я вам не Зленко, - отвечаю я, вспомнив, как адъютанту нашей эскадрильи Виктору Зленко кто-то из ребят при перебазировании из Люксембург-Розовки положил в матрац с бельем булыжник. И летчик целый день таскался с ним.
– Нет, правда. Честное слово. На, командир, почитай, - не отстает Угаров в протягивает газету.
Зиновьев берет из его рук "Сталинский сокол" и в статье Натана Рыбака "Воздушные следопыты" читает:
"...Есть еще один замечательный экипаж разведчиков. Их трое: летчик Бондаренко, штурман Зиновьев и стрелок-радист
– Ну что? - спрашивает Угаров.
– Действительно, неплохо, братцы, сказано!
Но дальше Рыбак загнул такое, что мы все дружно захЬохотали.
"...Не страшны им море зенитного огня и стаи истребителей".
– Вот это герои!.. - зашумели ребята.
– Никола, взял бы ты этого Рыбака с собой на разведку!
– Пусть попробовал бы "мессеров" на удочку!..
Следующий наш боевой аэродром - Розовка, на который мы перелетели 4 декабря. Он расположен восточнее Астраханки. Нам непривычно отступать, но так, в целях лучшей дислокации штурмовых, истребительных и бомардировочных полков, решил командующий армией Хрюкин.
Я летаю на разведку за Днепр и в Крым. Стоит облачная погода. Ясных дней почти не бывает.
10 января 1944 года у меня семьдесят третий вылет на разведку. Со мной летит штурман эскадрильи гвардии старший лейтенант Вячеслав Рипневский. Он воевал под Сталинградом, произвел около семидесяти боевых вылетов, успел насмотреться и хорошего и плохого. С началом боевых действий на Южном фронте он с командиром Звена Прониным летал в одном экипаже. Теперь его назначили штурманом 1-й эскадрильи вместо Александра Селедкина, убывшего в училище для овладения летной профессией.
В этом семьдесят третьем вылете у моего самолета оторвался винт левого мотора вместе с шестерней редуктора. Я уже сразу после взлета улавливал посторонний шум, но тяга тогда была нормальной, показания приборов тоже не внушали опасений, и я не стал возвращаться.
...И вот задание выполнено. На пленках двух фотоаппаратов, установленных в бомболюках, зафиксированы станции Геническ, Джанкой и Симферополь, аэродромы Веселое, Сарабуз и другие объекты. Пройдена линия фронта. Погода в Крыму неплохая. Правда, севернее Сиваша она стала портиться: появилась сплошная низкая облачность, ухудшилась видимость. Иду под нижней кромкой на высоте сто метров. Слева тянется на Мелитополь полотно железной дороги. Мелькают телеграфные столбы. Впереди показалась железнодорожная станция. Я поворачиваю голову к Рипневскому и спрашиваю:
– Это Акимовка?
И вдруг слышу необычный резкий звук: р-р-р. Инстинктивно перевожу взгляд на моторы. На левом нет винта. Тут же, чтобы двигатель не пошел вразнос, убираю газ. Капоты мотора разворочены: на глушители течет масло и начинает гореть. Устанавливаю режим одномоторного полета. Сознание работает усиленно: высота, конечно, мала, но машина - "сибирячка" - легкая, летучая. Бензин выработан больше чем на половину. Значит, полетный вес невелик. Да к тому же оторвался винт, который без шестерни редуктора весит ни много ни мало сто тридцать два килограмма. Правда, развороченные капоты создают дополнительное
– Гори-им!..
Высоты почти нет. Повернуть голову назад, чтобы посмотреть, какой тянется за самолетом шлейф, не могу. Но Рипневский - штурман бывалый и зря кричать не станет.
– Садись перед собой на "живот". Я буду держать тебя! - кричит он снова.
Ремни в полете стесняют движения, поэтому я никогда ими не привязываюсь. Вячеслав хватается за плечевые лямки моего парашюта и крепко прижимает меня к бронеспинке. Нам, можно сказать, повезло: впереди оказалась ровная степь. Убираю газ и иду на посадку. На фюзеляж приземляюсь впервые. Невольно вспомнились слова, сказанные однажды командиром полка: "Полетаешь все изведаешь".
Момента приземления не чувствую. Но потом, когда машина полностью легла на землю мотогондолами, появилось такое ощущение, будто она во что-то упирается. Меня все сильнее тянет вперед. Того и гляди, ударюсь лицом о приборную доску.
Наконец самолет замер. Рипневский срывает фонарь кабины, и мы быстро покидаем свои места. Отбежав на безопасное расстояние, я с болью смотрю на горящий левый мотор.
– Горит масло! До бензина пока не дошло! Будем тушить! - говорю я.
Подбегаем к самолету. Правый мотор, врывшись винтом в землю, остановился, а левый продолжал работать.
– Надо же выключить его. Вот растяпа! - ругаю я себя и нагибаюсь в кабину.
– Баглай, сгребаем ногами снег. Быстро! - распоряжается Рипневский.
Горящее на моторе масло забрасываем мокрым снегом и грязью. Погасив огонь, осматриваем машину. Впечатление такое, будто нашу "пешку" с убранными шасси осторожно положили на мотогондолы и слегка придавили. Все-таки я удачно приземлился.
Неожиданно над нами появился По-2.
– Штурман, стреляй красными ракетами! - приказываю Рипневскому.
– Слушаюсь! - бодро отзывается он. - Есть шанс своевременно доложить о выполнении задания!
Широко расставив ноги, он начинает палить из ракетницы. Летчик По-2, заметив наш сигнал, делает круг и садится. Когда он вышел из кабины, я узнал в нем начальника воздушно-стрелковой службы 8-й воздушной армии. Докладываем ему для передачи в штаб разведывательные данные. Потом я попросил полковника сообщить о случившемся в 135-й полк.
– Сообщу, - заверил он. - Валентика я хорошо знаю. Только самолет не оставляйте без охраны.
К полудню 12 января мы на попутной автомашине приехали домой. Зашли в казарму 1-й эскадрильи.
– Здорово, орлы! - приветствую товарищей.
– Здорово, без вести пропавшие! - обрадованно отзывается Зиновьев.
– Что! Похоронили уже! - возмущается Слава Рипневский, увидев на ногах молодого штурмана Анвара Хасанова свои новые меховые унты.
– Что вы, товарищ гвардии старший лейтенант? - растерянно отвечает Хасанов и тут же умолкает.
– Ладно, носи на здоровье, - добродушно машет рукой Рипневский и уже спокойным голосом спрашивает: - Ну, как тут без нас поживаете?