Летит, летит ракета...
Шрифт:
— Нет, — сказал он, открывая глаза.
— М-м-м, — увлеченно отозвалась Леночка, погружаясь на максимальную глубину.
— Бабах-бах-бах!!! — прогремела ракета, взрываясь на террасе в двух шагах от их крайне выразительной скульптурной группы.
Ах, черт! Как это некстати! Поверьте, у меня и в мыслях не было расставаться с Ами Бергером столь экзотическим способом. И не в том даже дело, что он такой симпатичный парень, хотя и инвалид. В конце концов, ракета не разбирает, кого убивать. А в том, что Ами мне еще нужен, очень нужен… я ведь в него столько времени вбухал, столько страниц.
Черт… Но делать нечего. Ракета есть ракета. Охо-хо… придется теперь обходиться без Ами. Ничего, придумаем что-нибудь. И вообще, может, оно и к лучшему. Трудно возиться с инвалидом, а Ами ведь был практически безногим… Видите? Я уже говорю о нем в прошедшем времени. Значит, смирился. Значит, так. Значит, и вы смиритесь. Можно даже утешаться тем, что смерть Ами Бергера вышла на удивление хороша. Настолько, насколько два этих слова — “смерть” и “хороша” подходят друг к другу. Ну вот. Утешились — и дальше. Потому что жизнь продолжается, не так ли? Охо-хо… На чем, бишь, я остановился? Ах, да. На взрыве.
Ракета проделала в полу террасы неопрятную воронку неправильной формы и глубиной не более тридцати сантиметров. Взрыв оказался не слишком велик: садовые стулья и стол даже не разлетелись в разные стороны, а просто опрокинулись. Большая часть повреждений произошла от осколков. Все вокруг: стволы деревьев, мебель, оштукатуренные стены и столбы террасы — все, во что утыкался взгляд, пестрело дырами и рваными отметинами. Стеклянная дверь, каким-то чудом уцелевшая от предыдущих близких разрывов, на сей раз не устояла: все вокруг было усыпано битым стеклом.
Тела Ами Бергера и Леночки Серебряковой лежали так, как их застала… Нет! Не могу! Как хотите, но я не могу. Позволить какой-то паршивой ракете… нет и нет. Знаете что? Я вот что подумал: ведь тогда, у своей калитки Ами вполне мог бы повернуть не налево, а направо. Ведь мог бы, согласитесь, мог? Вот пускай и повернет. В конце концов — разве это не развилка? — Развилка. А коли так, то и говорить не о чем. Возвращайтесь, дорогие мои, возвращайтесь. Итак, Развилка 2 — помните такую?
Наверное, ты все-таки фраер, Ами Бергер. Ну кого волнует, поиздержался профессор или нет? Вы с ним о цене договаривались? — Договаривались. Ты работу сделал? — Сделал. Тогда чего, спрашивается, стесняться? А все же нехорошо вот так — с ножом к горлу: отдавай и точка. Все ведь здесь в одной лодке, в одной беде. Отдаст когда-нибудь. А что фраер ты, Ами, так это тоже не беда: фраера, говорят, живут дольше. Интересно, кто это проверял? И главное, как? Ами задумчиво покачал головой и свернул направо, к бару.
День стоял яркий, солнечный, словно и не начало зимы, а самое, что ни на есть, лето. У калитки соседнего дома Ами приостановился. Хозяин, Боаз Сироткин грузил в глубине двора
— Эй, Боаз! — крикнул Ами. — Нужна помощь?
— Ага… — иронически откликнулся Сироткин. — Ты поможешь…
Поднатужившись, он перевалил мешок через борт грузовичка.
— В нормальном обществе инвалидов не дискриминируют, — напомнил Ами.
— Так то в нормальном…
Боаз неторопливо отряхнулся и подошел к калитке. Был он кряжист и силен, несмотря на пожилой уже возраст. Ами кивнул в сторону тендера.
— Чего возишь, картошку? На цветы как-то непохоже.
— Да так… — неопределенно отвечал Сироткин. — А ты куда намылился?
— А куда тут можно намылиться? В “Гоа”, куда ж еще… Пойдем? Угостишь соседа пивом.
— Что, совсем на мели? — не дожидаясь ответа, Боаз вытащил из кармана потрепаный кошелек, отслюнил сотенную банкноту. — Держи, солдат. Отдашь с пенсии.
— Как всегда. А может и раньше. Мне профессор должен. Спасибо, Боаз. Передавай привет Далии. Как она?
— Давай, сынок…
Сироткин вразвалку вернулся к тендеру. Последние Амины слова он то ли не расслышал, то ли проигнорировал. Ами сунул сотню в нагрудный кармашек, покатил дальше. У своих можно одалживать без проблем. Тут все друг у друга одалживают и все без проблем, отдают. Потому что куда в этом Матароте денешься? Людей немного, все на счету; один раз обманул, второй… и привет — больше на помощь не рассчитывай. Так что все всем пока дают. Кроме анархистов, которые вообще не в теме. Им закон в принципе не писан. По идее, им и бабки-то ни к чему, как квинтэссенция буржуазного общества. А вот поди ж ты: любят деньги не меньше какого-нибудь проклятого эксплуататора, за медяк удавятся. Интересно, почему это?
А вот и бар. Резная веранда с двумя длинными деревянными столами, тяжелые скамьи, стеклярусная занавеска, умеющая приветствовать каждого входящего особенным, только ему присущим звоном. Заглянешь за занавеску, а там — небольшой зальчик со стойкой и еще десятью столиками. А еще — разноцветные индийские драпировки, павлиньи перья, ситар без струн, и в уголке — хитро сощурившийся ушастый будда. Как в Гоа.
Так он, вообще-то, и называется, этот бар: “Как в Гоа”. Потому что это место — Гоа — есть только одно, и другого такого не сыскать на скучной и суетной земле. Будд, к примеру, много, а Гоа одно. Поэтому все остальное может быть только “как в Гоа”, да и то лишь очень и очень приблизительно. Так на пару объяснили Ами хозяева заведения, Давид Хен и его жена Мали.
Давид и Мали там и познакомились — не в баре, а в единственном и неповторимом Гоа. Вообще-то, скорее всего, они были предназначены друг другу еще с раннего детства, но так уж получилось, что никто об этом не знал: ситуация весьма распространенная в нашем сумасшедшем мире. Оба родились в Стране в один и тот же день, мамаши совершенно одинаково таскали их верхом на бедре и совершенно одинаково меняли им совершенно одинаковые подгузники — возможно даже, с одинаковой частотой. Жили они, хотя и в разных по имени, но, по сути, совершенно одинаковых городках, на одинаковых улицах, одинаково названных в честь одного и того же местного героя Герц-Жабиона.