Летние сумерки (сборник)
Шрифт:
Зинаида от неожиданности затаилась; одно дело — настрой на клиентов, другое — настрой совершенно обратного рода. Но колебалась она несколько секунд, да и то, чтоб осмотреться и убедиться — инженер не застанет ее врасплох. Потом улыбнулась и кивнула с заученной фразой:
— О’кэй! Легли!
Тихие пейзажи подмосковья
Попыхивая дымком, по гладкой вечерней воде шел буксир, за ним на тросе тянулась баржа — ее бортовую обшивку, словно накипь, покрывала ржавчина, а по ватерлинии бахромой свисала тина. Стоял конец августа, река обмелела, вдоль фарватера обнажились высыпки,
Шкипер Иван, сорокалетний мужик с загорелым, обветренным лицом, типичный представитель великорусского народа, смолил папиросу и смотрел на плывущий назад красноглинистый берег и знаки судоходной обстановки, на дебаркадер, около которого качался «комариный флот», и деревню, в которой уже начались вечерние гуляния. Настроение у Ивана было неважное: только что они отошли от плавмагазина, где ему не дали тушенку и сгущенку — то, что положено речникам. «Не получили», — заявил продавец с обычной деревенской хитростью, но Иван-то знал, что продавец загнал банки колхозникам за двойную цену и, как чувствительная русская душа, крайне обостренно воспринял такую несправедливость, такое надругательство над речниками.
Жена Ивана — пышнотелая славянка Катерина в тот летний вечер стирала белье в рубке, дочь Таня играла с собакой Зонтиком.
В Серпухове Иван с Катериной имели добротный дом у реки и участок двадцать соток. Долгое время Иван работал механиком в автобусном парке, Катерина — в столовой; жили спокойно, как все, но надоело Ивану тихое счастье — широкая русская душа всегда смотрит вдаль — что само по себе прекрасно, но, к сожалению, бывает не видит того, что под ногами, — другими словами, не обустраивает свое житейское пространство, не выжимает из него максимум — ей подавай что-то необъятное и, ясное дело, такая безалаберная душа не достойна огромных пространств, ведь если не дорожишь малым, то огромным тем более не станешь дорожить.
Нельзя сказать, что к бытовым заботам Иван относился совсем уж наплевательски — кое-что он делал (как многие русские души, имел золотые руки и природные таланты в ремеслах), но выполнял работу по хозяйству с ленцой, называя ее «мелочевкой» — его тянуло к масштабным делам, «полезным для всей России». К тому же, он давно вынашивал мысль походить на барже по центральному водному бассейну, даже посещал курсы шкиперов при пароходстве и все уговаривал жену провести на реке хотя бы одно лето. Три года назад уговорил, пришел в пароходство и получил баржу…
Вот так все и началось, и ходили они по Оке уже третью навигацию, с ранней весны до самой зимы, пока реку не стягивал лед. Случалось, Катерина бунтовала, собиралась бросить «собачью жизнь и валенки» (на барже их не снимали — все-таки «жили на воде»); Иван обещал «завязать с этим делом», но весной снова уговаривал жену «отправиться в плавание еще разок». До сентября с родителями плавала дочь; с начала занятий в школе ее оставляли в Серпухове у бабки.
Катерину оформили на баржу матросом и поваром; она получала два оклада по семьдесят рублей — в общей сложности на десять рублей больше Ивана и потому считала себя главной на посудине.
Завидев покуривающего мужа, Катерина бросила стирку, убрала волосы со лба и подбоченилась.
— Ты мужик или баба?! Не мог пугнуть эту рожу?! Что жрать-то теперь будем? От рыбы аж глаза на лоб лезут… Все, с меня хватит!.. Это последняя капля. Я тебе сколько раз говорила, пора кончать это и жить по-людски… Пропади пропадом это корыто. Только углем
Вот так резко, с типично женским негодованием, Катерина все и сказала — взбалмошная русская душа не может без потрясений, страданий. Но даже в гневе она была красивой — известное дело, природа и женщины — основная красота России.
…Иван закашлял, зашмыгал носом, начал возиться с сетью-оханом; опустив с кормы сеть в воду, зажег ходовые огни и вдруг вспомнил дачников-москвичей, которым Катерина как-то летом сдавала комнату — полковника с женой и дочерью-подростком. Этот полковник, заядлый рыбак, чуть свет будил жену с дочерью, сажал в лодку и подплывал к острову; там становился на якорь, давал жене и дочери по удочке, сам брал спиннинг, и весь день — с небольшим перерывом на обед — они ловили рыбу; по вечерам девчонка клевала носом от усталости, а жена ворчала:
— Все отдыхают как люди, а мы только и ловим, и ловим. За весь отпуск один раз выбрались в лес.
Полковник долго расхваливал Ивану местный затон, показывал снасти и высушенную рыбу, только жаловался, что не может достать навозных червей. Простодушная русская душа Иван сходил в совхозный коровник, накопал целый ящик хороших навозных червей и вручил дачнику. Полковник от растерянности покрылся каплями пота, начал глотать воздух, потом долго тряс руку Ивана, полез за бумажником, а когда Иван отмахнулся, пробормотал, что этого вовек не забудет. Схватив ящик, полковник засеменил к лодке, а довольный Иван — благородная, бескорыстная русская душа — направился в огород и вдруг встретился с холодным, убийственным взглядом жены полковника и только тогда понял, какую сморозил глупость.
— Спасибо, что окончательно испортили нам отдых, — процедила женщина и, резко повернувшись, ушла в комнату.
«Точно как моя Катерина, — усмехнулся Иван. — Видать, все женщины одинаковы». Потом Иван подумал, что жена полковника больше права, чем Катерина. «У полковника-то ловля — самоцель, — рассуждал Иван. — Ему лишь бы побольше нарыбалить. А я-то разве ж на барже корысти ради? Механиком-то я побольше получал. Мне ж просто жизнь оседлая не по нутру. Ну такой уж я родился… Ведь пока идешь по реке, поразмышляешь о том о сем, как бы прикинешь свою жизнь со стороны, кое в чем разберешься. А Катерина — мотаться! Да разве ж в этом дело?!». С досады Иван затушил окурок и стал разглядывать берега. Он любил этот участок реки, между Каширой и Серпуховым — здесь он знал каждую излучину, и всех бакенщиков с обстановочных постов, и рыбнадзор, и речников с путевых катеров.
…На первом посту, где из воды торчал топляк и остролист, работал старый холостяк Колька по прозвищу Жирный. Колька вечно улыбался, сверкая стальными зубами, поглаживал могучий живот, и говорил: «Живот у мужчины — морская грудь». Каждый вечер к Колькиному причалу швартовался катер рыбнадзора, мужики в кителях доставали из форпика бутылки с водкой, поднимались по тропе к Кольке, а он уже суетился вокруг дощатого стола перед домом: раскладывал огурцы, помидоры, головки лука, доставал чугунок с картошкой и в предвкушении выпивки, довольный, напевал, потирал «морскую грудь».