Летним вечером в подворотне
Шрифт:
Секунда, другая – и из овального люка с воем выплеснулось пламя. Воздух вокруг механизма остекленел и раскололся – его как бы пронизала сеть мелких трещин, а в следующий миг он детонировал вокруг второй машины – поменьше, и её понесло вперёд с нарастающей скоростью, пока она – ослеплённая, неуправляемая – не въехала боком в кусты.
Царапин прыгал, потрясал кулаками, кричал:
– Словили?! Словили?..
Из овальной дыры соскользнула на землю знакомая зловещая фигура. Красные зайчики от горящего поблизости янтака лизнули неподвижную
Мимо, к чернеющей подобно огромному валуну машине, пробежали двое парашютистов. Ещё не понимая, чего они хотят, Царапин бросился за ними. Втроём они навалились на холодный панцирный борт и, запустив пальцы под днище, попробовали качнуть. Откуда-то взялись ещё двое: один – десантник, другой – кто-то из ракетчиков. Машина шевельнулась и под чей-то натужный вопль «Три-пятнадцать!» оторвалась от земли, после чего снова осела в обдирающий руки янтак. Справа, закидывая за спину автоматы, набегали ещё четверо.
Царапин по-прежнему не понимал, зачем они это делают, но он самозабвенно упирался вместе со всеми в упоении от собственной дерзости и бесстрашия.
Рядом налегал на борт лейтенант Жоголев – на секунду пламя, всё ещё пляшущее над первой – подорванной – машиной осветило его оскаленное лицо и растрёпанные вихры. Лейтенант был без фуражки.
Из хаоса звуков выделилось непрерывное низкое мычанье автомобильного сигнала. Это задним ходом к ним подбирался тягач, толкая перед собой низкий открытый прицеп.
Новый сдавленный вопль «Взяли!», чёрная машина всплыла ещё на полметра и, развернувшись, вползла на платформу.
Тягач рванул с места и погнал, не разбирая дороги. Царапин сначала бежал рядом, держась ладонью за ледяную броню трофейного механизма, но скоро сбился с ноги, отстал и, споткнувшись о лежащего ничком десантника, на котором сидела «фаланга», вспахал метра три песчаного пустыря. Извернувшись, как кошка, сел и застал «фалангу» в прыжке. Опрокинулся на спину и почти уже заученным движением выставил ей навстречу каблук. Клюнула, дура! Отчаянно отбрыкиваясь, дотянулся до автомата убитого и, чудом не отстрелив себе ногу, разнёс «фалангу» короткой очередью.
И что-то изменилось. Он уже не был лишним на этом пустыре. Причина? Оружие. Словно не Царапин нашёл его, а оно само нашло Царапина и, дав ощутить свой вес и своё назначение, подсказало, что делать.
Он перевернулся на живот, выбрал цель и открыл огонь – осмысленно, экономно, стараясь поразить верхнюю треть панциря. Расстреляв весь рожок, забрал у убитого десантника второй и перезарядил автомат.
Тут он почувствовал сзади что-то неладное и обернулся. Горел тягач. Ему удалось отъехать метров на сто, не больше. В жёлто-красном коптящем пламени сквозь струи пара чернел купол так и не доставленной в тыл вражеской машины.
Царапин поглядел назад, и последняя осветительная ракета, догорая, словно предъявила ему пологие склоны, мёртвые тела, отразилась в панцирях чужих механизмов.
Погасла… Вокруг снова была серая, насыщенная лунным светом ночь. Траурный шорох стал нестерпим, и не потому что усилился, – просто смолкли грохот и лязг земной техники.
И Царапин вдруг осознал, что он – последний живой человек на этом пустыре, а ещё через секунду ему показалось, что он – последний живой человек на всей Земле.
Что ему оставалось делать? Прикрывать отход? Чей?
Царапин закинул оружие за спину и побежал туда, где полыхал тягач. Он был уверен, что отбежать ему дадут самое большее шагов на двадцать, после чего уничтожат, – и удивился, когда этого не произошло.
Ночь словно вымерла. Никого не встретив, он миновал опустевшее «Управление» (по всему видно было, что ракетчиков эвакуировали в крайней спешке), добрёл до колючей проволоки, обозначавшей восточную границу дивизиона, и чуть не провалился в какую-то яму, которой здесь раньше не было.
Царапин заглянул в неё и отшатнулся – снова померещились блики на гладком панцире чужого механизма. Слава богу, это был всего лишь танк – старая добрая земная машина…
Когда это было: только что или сто лет назад – жуткий повышающийся вой и тяжкий удар за капонирами, после которого Петров сказал с удивлением: «Не взорвалось…»
Жив ли теперь Петров? А от Левши, наверное, уже ничего не осталось, даже пуговиц… Как же это так вышло, что сам Царапин до сих пор жив?
Он спрыгнул на броню и осторожно выглянул из ямы. Перед ним в ночи лежала чужая планета. Внешне пейзаж не изменился (разве что кое-где горел янтак), но это уже была не Земля, эта территория не принадлежала больше людям.
О чём он думал тогда, сидя на шершавой броне зарывшегося в песчаный грунт танка? В это трудно поверить, но старший сержант Царапин мучительно, до головной боли, вспоминал, чем кончилось дело у Уэллса в «Войне миров». Книгу эту он читал и перечитывал с детства и всё-таки каждый раз забывал, почему марсиане не завоевали Землю. Что им помешало? Они же всё сожгли своим тепловым лучом!.. Какая-то мелочь, какая-то случайность… В книгах всегда выручает случайность.
Дожить бы до утра…
«А оно наступит, утро?..»
Царапин давно уже слышал, как по ту сторону проволочного ограждения кто-то шуршит, перебегает, прячется. Звуки были свои, земные, слушать их было приятно.
Потом зашуршало совсем рядом, и кто-то за спиной негромко предупредил:
– Не двигаться! Буду стрелять!
Тишина и человеческий голос. Царапин никогда не думал, что это так много – тишина и человеческий голос. Люди… А ведь они пробираются туда, к пустырю. Всё живое бежит с пустыря, а они, как всегда, – наоборот, наперекор…