Летним вечером в подворотне
Шрифт:
– Но отрапортовать в письменном виде! – вскричал Намазов. – И немедля, сейчас!..
Тут же и отрапортовали. В том смысле, что, мол, и впредь готовы служить пропаганде гребного спорта. Чертослепов не возражал. Бумага представлялась ему совершенно безвредной. В крайнем случае, в верхах недоумённо пожмут плечами.
Поэтому, когда машинистка принесла ему перепечатанный рапорт, он дал ему ход, не читая. А зря. То ли загляделась на кого-то машинистка, то ли заговорилась, но только, печатая время прибытия гребного устройства к пристани Баклужино, она отбила совершенно нелепую цифру – 1237.
И в этом-то страшном виде, снабжённая подписью директора, печатью и порядковым номером, бумага пошла в верха.
Впоследствии электрик Альбастров будет клясться и целовать крест на том, что видел капитана Седьмых в толпе машущих платочками, но никто ему, конечно, не поверит.
Истово, хотя и вразброд шлёпали весла. В осенней волжской воде шуршали и брякали льдышки, именуемые шугой.
– Раз-два, взяли!.. – вполголоса, интимно приговаривал Шерхебель. – Выгребем за косу, а там нас возьмут на буксир из рыбнадзора, я уже с ними договорился…
Командор Чертослепов уронил мотнувшиеся в уключинах весла и схватился за сердце.
– Вы с ума сошли! – зашипел на него Намазов. – Гребите, на нас смотрят!..
С превеликим трудом они перегребли стрежень и, заслонённые от города песчаной косой, в изнеможении бросили весла.
– Чёрт с тобой… – слабым голосом проговорил одумавшийся к тому времени Чертослепов. – Где он, этот твой буксир?
– Йех! – изумлённо пробасил Афанасий, единственный не задохнувшийся член экипажа. – Впереди-то что делается!
Все оглянулись. Навстречу лодке и навстречу течению по левому рукаву великой реки вздымался, громоздился и наплывал знаменитый волжский туман. Берега подёрнуло мутью, впереди клубилось сплошное молоко.
– Кранты вашему буксиру! – бестактный, как и все электрики, подытожил Альбастров. – В такую погоду не то что рыбнадзор – браконьера на стрежень не выгонишь!
– Так а я могу грести! – обрадованно предложил Афанасий.
Он в самом деле взялся за весла и десятком богатырских гребков окончательно загнал лодку в туман.
– Афоня, прекрати! – закричал Чертослепов. – Не дай бог перевернёмся!
Вдоль бортов шуршала шуга, вокруг беззвучно вздувались и опадали белые полупрозрачные холмы. Слева туман напоминал кисею, справа – простыню.
– Как бы нам Баклужино не просмотреть… – озабоченно пробормотал Шерхебель. – Унесёт в Каспий…
Командор Чертослепов издал странный звук – словно его ударили под дых. В многослойной марле тумана ему померещилось нежное бежевое пятно, и воображение командора мгновенно дорисовало страшную картину: по воде, аки посуху, пристально поглядывая на гребное устройство, шествует с блокнотом наготове капитан Седьмых… Но такого, конечно, быть никак не могло, и дальнейшие события покажут это со всей очевидностью.
– Хватит рассиживаться, товарищи! – нервно приказал Чертослепов. – Выгребаем к берегу!
– К какому берегу? Где вы видите берег?
– А вот выгребем – тогда и увидим!
Кисея слева становилась всё прозрачнее, и вскоре там проглянула полоска земли.
– Странно, – всматриваясь, сказал Намазов. – Конная милиция. Откуда? Вроде бы не сезон…
– Кого-то ловят, наверное, – предположил Шерхебель.
– Да прекратите вы ваши шуточки! – взвизгнул Чертослепов – и осёкся. Кисея взметнулась, явив с исключительной резкостью берег и остановившихся при виде лодки всадников. Кривые сабли, кожаные панцири, хворостяные щиты… Тёмные, косо подпёртые крепкими скулами глаза с интересом смотрели на приближающееся гребное устройство.
Туман над великой рекой Итиль истаял. Не знающий поражений полководец, несколько скособочась (последствия давнего ранения в позвоночник), сидел в высоком седле и одним глазом следил за ходом переправы. Другого у него не было – вытек лет двадцать назад от сабельного удара. Правая рука полководца с перерубленным ещё в юности сухожилием была скрючена и не разгибалась.
Прибежал толмач и доложил, что захватили какую-то странную ладью с какими-то странными гребцами. Привести? Не знающий поражений полководец утвердительно наклонил неоднократно пробитую в боях голову.
Пленников заставили проползти до полководца на коленях. Руки у членов экипажа были связаны за спиной сыромятными ремнями, а рты заткнуты их же собственными головными уборами.
Полководец шевельнул обрубком мизинца, и толмач, поколебавшись, с кого начать, выдернул кляп изо рта Намазова.
– Мин татарча! Мин татарча! – отчаянно закричал врио завРИО, резко подаваясь головой к копытам отпрянувшего иноходца.
Татары удивлённо уставились на пленника, потом – вопросительно – на предводителя.
– Помощником толмача, – определил тот, презрительно скривив рваную сызмальства пасть.
Дрожащего Намазова развязали, подняли на ноги и в знак милости набросили ему на плечи совсем худой халатишко.
Затем решили выслушать Чертослепова.
– Граждане каскадёры! – в бешенстве завопил замдиректора, безуспешно пытаясь подняться с колен. – Имейте в виду, даром вам это не пройдёт! Вы все на этом погорите!
Озадаченный толмач снова заправил кляп в рот Чертослепова и почесал в затылке. Услышанное сильно напоминало непереводимую игру слов. Он всё-таки попробовал перевести и, видимо, сделал это не лучшим образом, ибо единственный глаз полководца свирепо вытаращился, а сабельный шрам поперёк лица налился кровью.
– Кто? Я погорю? – прохрипел полководец, оскалив обломки зубов, оставшиеся после прямого попадания из пращи. – Это вы у меня в два счёта погорите, морды славянские!
Воины спешились и побежали за хворостом. Лодку бросили в хворост, пленников – в лодку. Галопом прискакал татарин с факелом, и костёр задымил. Однако дрова были сырые, разгорались плохо.
– Выньте у них кляпы, и пусть раздувают огонь сами! – приказал полководец.
Но садистское это распоряжение так и не было выполнено, потому что со дна гребного устройства поднялся вдруг представительный хмурый мужчина в бежевом плаще. Татары, издав вопль изумления и ужаса, попятились. Перед тем, как бросить лодку в хворост, они обшарили её тщательнейшим образом. Спрятаться там было негде.