Летним вечером
Шрифт:
«Да, да, — снова подумала Анна Павловна, — если у другой будет ребенок от него, тогда для меня все кончено…»
Углубившись в задумчивость, Анна Павловна не заметила, когда вошел в комнату муж.
Виталий Васильевич был, как всегда, веселый и шумный. Внес с собою в квартиру запахи улицы, завода, крепкого табака.
Ходил по комнате, разувался, искал туфли, открывал форточку, бросая мимоходом незначительные фразы. А Анна Павловна наблюдала за ним и все его слова, которые еще вчера были для нее такими естественными и обычными, казались ей теперь фальшивыми.
«Боже мой, — с тоскою удивлялась она. — Как он умеет притворяться! Этот громкий голос, эти быстрые движения… Чувствует себя неловко. Потому нарочно ходит по комнате и говорит, чтобы только не смотреть мне в глаза, чтобы только я ни о чем не спрашивала его…»
Разговор в этот вечер у Анны Павловны с мужем не клеился. Она была ошеломлена.
На другой день Марина Львовна уговорила Анну Павловну съездить к чудесной старушке, которой, по ее словам, повиновалась вся черная магия.
Вначале они долго ехали на трамвае, потом, сойдя на последней остановке, так же долго шли пешком по каким-то узким переулкам мимо пустырей и строящихся зданий, потом, наконец, остановились у деревянного одноэтажного дома.
Ничего примечательного и сверхъестественного в жилище колдуньи не оказалось. Комната была самой заурядной, из тех, что встречаются обыкновенно в старых городских квартирах. Стол, комод, большое трюмо и несколько кресел составляли обстановку. В углу на тумбочке стоял радиоприемник, в другом — стиральная машина. Было очевидно, что повелительница темных сил не чуждается известного комфорта.
В глубине одного из кресел сидела возле стола сморщенная старуха в черном платье и черном платке. Колода карт лежала на столе перед нею.
Ничего не обычного не было и во внешности старухи, но Анна Павловна ощутила невольный трепет, когда та в упор посмотрела на нее пронзительными глазами и, перебирая одной рукою колоду карт, а другой — гладя большого черного кота, заговорила, по-волжски окая, нараспев:
— Знаю, знаю, зачем пришла, голубица ты моя, душенька-матушка. Не скрыто от меня ничто ни во чистом небе, ни во сырой земле. Вижу, насквозь вижу и его и ее.
— Кого «ее»? — дрожащим голосом спросила Анна Павловна.
— Разлучницу твою, змею подколодную. Заползла она к нему в самое его сердце и впилась и сосет по капле кровь-матушку. Чахнет он не от винного зелья, не от злого врага, от любовной сухоты, от твоей разлучницы-злодейки.
Анне Павловне стало нехорошо. Побледнев, она впилась рукою в спинку кресла.
— Не бойся, драгоценная ты моя красавица-матушка, — продолжала старуха, в упор уставившись на нее колючими глазками из-под насупленных клочковатых бровей. Сморщенный впалый рот ее шевелился, как у хищной птицы, черненькие усики по краям губ делали его зловещим. Она ловко перетасовала карты и протянула колоду Анне Павловне:
— Сыми, голубка.
Анна Павловна нерешительно шагнула и дрожащей рукою сняла карты.
Длинными костлявыми пальцами старуха быстро и ловко разбросала карты по столу и минуты три неподвижно смотрела на них, что-то бормоча.
— Вот он, добрый молодец, твой муж нареченный, супруг законный, — сказала она, тыча пальцем в червового короля. — Видишь, голубка, пала ему на сердце дама пик. Это твоя разлучница-злодейка.
Анна Павловна взглянула через плечо старухи на карту, и расстроенному воображению ее показалось, что пиковая дама, на которую указывала колдунья, торжествующе смотрит на нее.
— Помогу, помогу горю твоему, милая ты моя голубушка, — скороговоркой бормотала старуха, бросая на Анну Павловну быстрые пытливые взгляды и наблюдая за тем, какой эффект производят ее слова. — Завтра об эту пору приходи опять ко мне да принеси пять яиц сырых, пять волос из его головы, да пять сотенных. И снова будет мир и покой в доме твоем и увеселится сердце твое радостью.
…Когда Анна Павловна вышла на улицу, Марина Львовна воскликнула с торжеством:
— Ну, что, теперь убедилась? Я говорила тебе, что это клад, а не старуха. Завтра же поезжай к ней. Теперь ты дорогу знаешь. Мне завтра будет некогда. Понимаешь, милочка, в универмаге хотят выбросить чудесный тюль. Узнала от верного человека. Так что ты на меня не обижайся, душа моя.
Расставшись с Мариной Львовной, Анна Павловна вернулась домой. Вид знакомых предметов, привычные хозяйственные заботы подействовали на нее успокаивающе. Она представила все, что с нею произошло, и ей стало стыдно. «Никуда я не пойду, — твердо решила она, вытирая с приемника пыль. — Радио, телефон, книги и… колдовство. Чепуха какая-то». Однако решимости этой хватило ненадолго.
Муж опять пришел домой поздно, и, ожидая его, Анна Павловна терзалась муками ревности. Воображение рисовало ей молодую красивую соперницу, и она была согласна на все, лишь бы сохранить любовь мужа.
«Это невыносимо! — в отчаянии думала она. — Без него мне не жить! Сбываются же иногда сны, — подбадривала себя Анна Павловна, — почему же не попробовать и это, колдовство».
И когда Виталий Васильевич пришел, наконец, домой, Анна Павловна, краснея и презирая себя, все-таки не смогла удержаться от искушения.
— Витя, что-то тебя парикмахер нехорошо подстриг. Я только сейчас заметила. Дай, я вот тут сзади чуть подрежу, — сказала она, подходя к мужу с ножницами.
А утром, когда Виталий Васильевич ушел на работу, Анна Павловна снова отправилась к колдунье.
Старуха пристально взглянула на нее и, поняв, что посетительница принесла все, что велено было, сразу приступила к делу.
Пересмотрев все яйца на свет, она выбрала одно, разбила и, вылив его в тарелку, долго глядела в нее, качая головой и чмокая губами.
— Волосы принесла? — спросила она, наконец.
Анна Павловна молча протянула их. Старуха зажгла свечу, поставила ее на пол и, взяв Анну Павловну за руку, трижды обвела вокруг, шепча какие-то слова, из которых нельзя было понять ни одного. Потом, выпустив руку Анны Павловны, старуха бросила волосы в огонь. В комнате запахло паленым.