Летним вечером

Сурин Леонид Николаевич

— А он… а он вчера говорил, что у него какое-то совещание…

— Совещание! Какое совещание?

— Не знаю… Очень важное совещание, — добавляет Никита для большей убедительности.

— Ну, что ж. На нет и суда нет. — И человек уходит, устало вобрав голову в плечи.

— Кто это был? — спрашивает отец, едва Никита появился в столовой.

Никита исподлобья глядит на родителей, в ушах его все еще стоит взволнованный голос: «Понимаешь, малец, чуть было авария не приключилась». И он не знает, как еще папа отнесется к его выдумке о совещании.

— Там был такой… такой высокий, худой, со шрамом.

— Иванов, — догадывается

отец. — Что ему нужно было?

— Он спрашивал тебя. Говорил, какая-то авария чуть не случилась.

На лбу отца гармошкой собираются мелкие складочки, тревожный взгляд останавливается на Никите.

— И что же ты сказал?

— Я… я ответил, — нерешительно мнется Никита, которому все кажется, что сейчас должна разразиться гроза. — Я ответил, что ты на совещании.

Складочки на лбу отца раздвигаются, лицо проясняется, и, засмеявшись коротким довольным смешком, он притягивает Никиту к себе и ласково треплет за вихор:

— Да ты у меня настоящий дипломат! Дипломат!

— Папа, — робко спрашивает Никита, — а как же авария?

— Ничего, обойдутся без меня, — сухо говорит отец. Вопрос Никиты ему, видимо, неприятен, потому что он добавляет недовольным тоном: — Ты ешь, котлета остынет.

* * *

Вечереет. Опять падает редкий пушистый снежок, и белые хлопья, вылетающие из темноты, как бабочки, кружатся в свете уличного фонаря, что стоит у самого дома. Никита включает настольную лампу и садится за уроки. Из прихожей доносятся звонки, смех, оживленные возгласы мамы, снова звонки, и внимание его рассеивается: Никита скользит взглядом по строчкам, но ничего не видит. Кое-как успевает закончить письменные задания и берется за географию.

Он прислушивается к голосам, долетающим из столовой и, заткнув уши, начинает читать: «Азия — огромная часть света… Когда в Сингапуре солнце стоит прямо над головой, на мысе Челюскин оно бывает совсем низко над горизонтом…» Голоса из соседней комнаты слышны все громче и громче… Никиту мучает любопытство, он не выдерживает, отрывается от учебника и долго смотрит через щель в двери.

Видит стол под желтым шелковым абажуром, бутылки, рюмки, блюдо с закуской… Рассматривает гостей. Почти всех их Никита хорошо знает: они не первый раз собрались за этим столом.

Вон с краю сидит Вадим Григорьевич — длинный, нескладный молодой человек в пестром клетчатом костюме, с ярким малиновым галстуком. Никита знает, что мама, а за ней и все гости начнут упрашивать Вадима Григорьевича спеть, а тот, как всегда, будет долго ломаться, ссылаясь на то, что простужен и сегодня «не в голосе». Но дело кончится тем, что мама сядет к роялю, а Вадим Григорьевич откашляется и начнет петь романс: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты». Все будут аплодировать, а мама станет уверять Вадима Григорьевича, что он пел сегодня «совсем, совсем как Лемешев». Потом, когда гости уйдут, мама с папой станут смеяться и говорить, что у Вадима Григорьевича не тенор и даже не баритон, а «козлетон» и что с таким голосом петь только в сарае, а не в приличном обществе.

Рядом с Вадимом Григорьевичем сидит Аделаида Петровна — толстая красивая дама. Мать угощает ее вишневым вареньем, и при этом на лице у мамы такое выражение, что кажется, не сделай Аделаида Петровна одолжение и не отведай варенья, случится нечто ужасное — землетрясение, потоп, мировая катастрофа.

«Интересно, — думает Никита, — что сказала бы Аделаида Петровна, если бы узнала, что сегодня за обедом мама в разговоре с папой назвала ее «старой лошадью»?»

Дальше всех, у противоположного конца стола, сидит гость, которого Никита видит впервые. Отец, обращаясь к нему, называет его Тимофеем Ильичей, и Никита, вспоминая сегодняшний разговор, решает, что это и есть тот самый «ужаснейший человек», который «обошел» папу по службе. Но странное дело! Сколько ни всматривался Никита в этого гостя, он не находил в нем решительно ничего ужасного. Держится гость просто и как-то незаметно, только пристально наблюдает за всеми, и Никите чудится, что в уголках губ его прячется усмешка.

Стрелки часов движутся к десяти. Никита знает, что сейчас и его позовут к гостям, в столовую. Такой порядок установлен давно, еще в те дни, когда Никита был совсем маленьким. Родители выводили его на середину комнаты, и он, картавя и перевирая слова, декламировал:

Сидит кошка на окошке. Замурлыкала во сне. Что тебе приснилось, кошка? Расскажи скорее мне.

Гости шумно аплодировали; Аделаида Петровна, которая не была еще тогда такой толстой, гладила его голову и умиленно произносила всегда одно и то же: «Прелестный ребенок! Очаровательный ребенок!» А мама с папой таяли от удовольствия.

— Ники! — доносится из столовой голос матери. — Ники, иди же к нам. Хватит тебе заниматься.

Никита отскакивает от двери, поспешно одергивает рубашку и, выхватив из книжного шкафа первый попавшийся том Большой Советской Энциклопедии и придав лицу озабоченное выражение, выходит в столовую.

— Все занимаешься? — спрашивает его Вадим Григорьевич. — Грызешь, так сказать, гранит науки? Похвально, весьма похвально! Что это у тебя? Энциклопедия? М-да… Мудреная штуковина…

Вот уже который раз, заметив, что папе и маме это приятно, Никита появляется перед гостями с энциклопедией, и каждый раз Вадим Григорьевич называет ее «мудреной штуковиной».

— Он у меня дипломатом будет, — замечает отец.

Все выражают одобрение, и только в глазах Тимофея Ильича, чудятся Никите насмешливые искорки.

Гости расходятся далеко за полночь… Родители еще некоторое время сидят в столовой, делятся впечатлениями, и получается так, что о ком бы ни заговаривали мама с папой, они обязательно скажут одно плохое.

Перед тем как лечь в кровать, Никита еще раз нерешительно берется за учебник, но глаза слипаются.

«Ладно, завтра встану пораньше и выучу», — успокаивает он себя и, наказав Глаше разбудить его в половине седьмого, валится в постель и моментально засыпает…

Снится Никите густой лес. Верхушки деревьев сомкнулись над его головой, солнечные лучи не проникают вглубь, и Никита бредет по этому лесу почти ощупью. Вдруг впереди — поляна, а на ней — учитель географии Иван Максимович.

«Огурцов! — строго говорят он. — Покажи на карте Азию».

И видит Никита, что высоко над его головой, растянутая на двух соснах, висит огромная географическая карта. Такой большой карты Никита никогда не видел.

Он делает шаг вперед, хочет поднять руку, но рука не слушается, и самое страшное: Никита никак не может найти на этой громадной карте Азию. Все есть, все на своем месте, а Азии нет!