Летний ангел
Шрифт:
Но ничего не произошло: нет ни трупа, ни объявления о розыске, ни одного из нередких летом изнасилований. Словом, ничего необычного, кроме жары и пожаров в лесах возле Чьелльму, где огонь пока не удается обуздать и день за днем пламя поглощает первоклассный лес гектар за гектаром.
Она думает о пожарных, которые работают сутками напролет, о добровольцах, которые им помогают. Несколько полицейских машин выехали на место, чтобы навести порядок в дорожном движении, но для нее и коллеги Закариаса Мартинссона работы нет. Когда ветер дует со стороны лесов, Малин ощущает запах дыма — он очень хорошо вписывается в общую картину, поскольку
Самое ужасное лето в истории — старожилы не припомнят такого.
Малин вновь прикладывается к бокалу. Горечь и холод пива смягчают жар в теле.
Снаружи город истекает потом. Днем он словно старинная тонированная фотография в светло-коричневых, линяло-зеленых и серых тонах. Линчёпинг почти вымер: остались лишь те, кто вынужден работать или кому совсем некуда деться. Большинство студентов университета разъехались по домам. В середине дня город словно призрак; магазинчики открыты — что ж поделаешь, ведь хозяева уже наняли продавцов на лето, — но улицы пусты. Лишь в одном месте торговля идет бойко: в кафе-мороженом «Буссес глассбар», где из окошка прямо в стене продают мороженое домашнего изготовления. Перед ним целыми днями стоит длиннющая очередь. Просто удивительно, как люди добираются туда, если нигде по дороге их не видно.
Так жарко, что невозможно пошевелиться.
Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. И вот позавчера поставлен абсолютный рекорд для этих мест — на метеостанции Мальмслетта зарегистрировано сорок три целых и две десятых градуса.
«Беспрецедентная жара!» «Все прежние рекорды побиты». «Это лето не сравнимо ни с одним другим» — в заголовках газеты «Эстгёта корреспондентен» отражаются завидные веселость и энергия, никак не соответствующие вялому темпу жизни города в целом.
Мускулы протестуют, пот течет ручьями, мысли путаются, люди заняты поисками тени и прохлады, город вместе со всеми жителями впал в дремоту. В воздухе повис запах пыли и гари, но не от лесных пожаров — это запах травы, которая выгорает на солнце, не воспламеняясь.
Ни капли дождя с самого праздника летнего солнцестояния. [2] Крестьяне говорят о надвигающейся катастрофе, а сегодня газета опубликовала статью ведущего репортера Даниэля Хёгфельдта, где он берет интервью у профессора университетской больницы. Тот утверждает, что в такую жару рабочие, занятые тяжелым физическим трудом, должны выпивать от пятнадцати до двадцати литров воды в день.
О ком это он? Разве в Линчёпинге еще кто-то работает физически? Ведь здесь живут только люди с высшим образованием: инженеры, компьютерные гении и врачи. Во всяком случае, такое впечатление порой складывается, но сейчас этих людей в городе нет.
2
Праздник летнего солнцестояния отмечается в Швеции 22 июня. (Прим. перев.)
Глоток пива из третьего бокала заставляет Малин расслабиться, хотя на самом деле ей было бы полезнее слегка взбодриться.
Посетители паба потихоньку расходятся. Она чувствует, как одиночество разрастается, занимая все больше места.
Туве стоит в прихожей —
За несколько дней до отъезда Янне попросил Малин подвезти их, но она соврала: сказала, что у нее срочная работа и она не сможет. Хотела держаться с Янне построже, выразить свое неудовольствие тем, что он из чистого упрямства тащит за собой Туве на другой конец света — на Бали.
Бали.
Эту поездку Янне выиграл в лотерее для муниципальных работников: герою-пожарнику — первый приз.
Для Туве это просто мечта, и для Янне тоже. Только отец и дочь. Это их первая настоящая совместная поездка, а для Туве еще и первая вылазка за пределы Европы.
Малин опасалась, что Туве откажется, не желая разлучаться надолго со своим парнем, Маркусом. Или что у родителей Маркуса есть свои планы на лето, в которые Туве тоже включена.
Но дочь обрадовалась и заявила:
— Маркус обойдется без меня.
— А я? Как же я без тебя?
— Ты, мама? Да для тебя это будет просто идеальный вариант. Ты сможешь работать сколько захочешь, не мучаясь угрызениями совести, что ребенок брошен.
Малин хотела возразить, но все слова, которые приходили в голову, казались какими-то тусклыми или, что еще ужаснее, неискренними. Разве мало было случаев, когда Туве приходилось самой готовить себе еду, одной укладываться спать, потому что очередное расследование требовало от Малин полной самоотдачи!
Объятия в прихожей — ровно неделю назад, сливающиеся на мгновение тела.
Твердая рука Янне на ручке чемодана.
— Берегите себя!
— И ты тоже, мама.
— Ты же знаешь, я всегда осторожна!
— Ну пока!
Три голоса произнесли одни и те же слова прощания. Потом возникла заминка, и опять все сначала. Янне принялся говорить какие-то глупости, и когда за ними захлопнулась дверь, Малин была в ярости — словно все чувства, бушевавшие двенадцать лет назад, во время их развода, разом нахлынули снова. Безмолвная злость, ощущение того, что слова бессильны что-либо выразить и все сказанное — не к месту.
Они не могут жить ни вместе, ни порознь. Проклятая любовь. Невозможная любовь.
Она отказывалась признаться самой себе, что уязвлена их отъездом — словно маленькая девочка, которую бросили те, кто обязан любить ее больше всех.
— Я приеду вас встретить! Созвонимся! — сказала она серой закрытой двери и осталась стоять одна в прихожей.
Они отсутствовали всего пять секунд, а Малин уже безгранично скучала по ним. Мысль о расстоянии, которое скоро будет их разделять, казалась невыносимой, поэтому она отправилась прямиком в паб. И напилась, точно как сейчас. Выпила текилы, как сейчас. Набрала номер на мобильнике, как сейчас.
В трубке раздался ясный голос Даниэля Хёгфельдта.
— Так ты сидишь в «Пулле»?
— Ты придешь или нет?
— Форс, успокойся! Я иду!
Два слившихся тела. Гладкая грудь Даниэля Хёгфельдта под ее ладонями, пальцы скользят от влаги. «Я помечаю тебя, — думает Малин, — оставляю на тебе свои отпечатки пальцев. Почему же у тебя закрыты глаза? Подними веки, посмотри на меня, посмотри на меня, ты заполняешь меня, я сейчас улечу, так открой же свои холодные зеленые глаза».