Летний домик с бассейном
Шрифт:
На слове «девочкой» я опустил взгляд. На ее рот. Жующий листик салата. Смотрел я недвусмысленно: как мужчина смотрит на рот женщины. Но и как врач. Тем особым взглядом. Ты можешь поведать мне о ртах еще больше, говорил этот взгляд. Для нас и рты не имеют секретов.
— Поначалу да, — кивнула Юдит. — Поначалу было странно. Казалось, родители по-прежнему живут в этом доме. Я бы не удивилась, встретив их где-нибудь — в ванной, на кухне или здесь, в саду. Скорее отца, а не маму. В смысле мама, конечно, регулярно к нам приезжает, и с нею обстоит по-другому. Она и сейчас где-то здесь, ты наверняка ее видел. Но мы тогда довольно скоро все перестроили. Сломали стены, из двух комнат сделали одну, перенесли кухню в другое место и так далее. И это ощущение ушло. Не полностью, но все-таки.
Рот — это механизм. Инструмент. Он вдыхает кислород. Пережевывает и проглатывает пищу.
— А твоя собственная комната? — спросил я. — Девичья комната? Ее вы тоже переделали?
Произнося слова девичья комната, я на долю секунды зажмурил глаза, а потом глянул вверх, на верхние этажи дома. Это была просьба. Просьба показать мне ее давнюю девичью комнату. Прямо сейчас или чуть позже. В девичьей комнате мы посмотрим старые фотографии. Старые снимки из фотоальбома. Сидя на краю односпальной кровати, которая прежде была ее девичьей кроватью. Юдит на скамеечке. В бассейне. С одноклассниками на школьном дворе, позируя фотографу. Потом я, улучив минуту, заберу у нее из рук альбом и мягко, но настойчиво заставлю лечь на кровать. Лишь ради проформы она будет сопротивляться. Смеясь, упрется ладонями мне в грудь, попытается оттолкнуть. Но фантазия окажется сильнее. Давняя фантазия, которой столько же лет, сколько девичьей комнате. Приходит доктор. Мерит температуру. Кладет ладонь тебе на лоб. Выпроваживает родителей, присаживается на край кровати.
— Нет, — сказала Юдит. — Моя давняя девичья комната теперь принадлежит Томасу. Он сам покрасил стены. Они теперь красные с черным. А раньше, если тебе интересно, были сиреневые с розовым.
— А на кровати у тебя было множество сиреневых и розовых подушек и куча плюшевых зверей, — сказал я. — И постер с… — Берегись назвать поп-звезду или киноактера слишком рискованно, слишком уж привязанно к определенному времени. — …с тюленем. Очень милым тюленем.
Здесь я должен помимо наружности сказать кое-что о своем характере. Я веселее, чем большинство мужчин. Судя по анкетам дамских журналов, большинство женщин включает в списки любимых мужских качеств чувство юмора. Когда-то давно я думал, что это вранье. Вранье, скрывающее, что они всенепременно выберут скорее Джорджа Клуни или Брэда Питта. Но со временем я понял: все обстоит иначе. Говоря о «чувстве юмора», женщины вовсе не имеют в виду, что им хочется постоянно умирать со смеху над шуточками большого острослова. Они имеют в виду другое: мужчина должен быть веселым. Не острословом, а просто веселым. В глубине души все женщины боятся в конце концов заскучать в обществе слишком красивых мужчин. Эти мужчины прекрасно знают, как превосходно выглядят в зеркале. Считают, им незачем прилагать усилия. Женщин хватает с избытком. Но вскоре после брачной ночи ему уже совершенно нечего сказать. Воцаряется скука. Да и утомительно, когда целый день рядом мужчина, восхищенный собственным отражением. С утра до вечера, каждый день. Время оборачивается прямой дорогой среди красивого, но унылого пейзажа. Пейзажа, который никогда не изменится.
— Почти угадал, — сказала Юдит.
— Лошадь. Или нет, пони. Ты читала книги про лошадей.
— Верно, иногда читала. Но на постере была не лошадь. И не пони.
— Папа…
Меня тронули за локоть, и я посмотрел в ту сторону. Юлия с медлительным мальчиком, который немногим раньше за руку поздоровался со мной и имя которого — Алекс — я успел забыть. Чуть дальше стояли еще два мальчика и две девочки.
— Можно, мы сходим за мороженым? — спросила Юлия. — Тут недалеко.
По временн'oму раскладу момент был и плохой, и хороший. Вполне вероятно, что нашу легкую разгоряченность, наш словно бы невинный разговор о девичьих комнатах, постерах с тюленями и книгах про лошадей уже не возобновить. С другой стороны, моя тринадцатилетняя дочь стояла здесь как живое свидетельство, что этот веселый мужчина, сиречь я, сумел зачать ребенка. И не просто ребенка, а мечтательное белокурое существо, с первого взгляда взбудоражившее гормоны пятнадцатилетнего мальчишки. Скажу напрямик: я испытываю огромное удовольствие, когда бываю с дочерьми в таких местах, где все могут видеть нас вместе. В уличном кафе, в супермаркете, на пляже. Люди смотрят. Я вижу, как они смотрят. Вижу и о чем они думают: Господи Иисусе, какие же удачные дети! Какие красивые девочки! Секунду спустя они думают о собственных детях. И начинают ревновать. Я чувствую завистливые взгляды. Они ищут изъяны: не вполне ровные зубы, дефект кожи, визгливый голос. Но ничего не находят. И тогда злятся. Злятся на отца, которому посчастливилось больше, нежели им. Биология сильна.
— И где же это? — спросил я как можно спокойнее. — Куда вы пойдете за мороженым?
Я смотрел на медлительного мальчика так, как любой отец смотрит на мальчишек, собирающихся с их дочерьми за мороженым. Если хоть пальцем ее тронешь, убью. С другой стороны, внутренний голос нашептывает, что нужно смириться. Настал переломный момент, когда защитник-отец должен отступить ради существования вида. Тоже биология.
— Это недалеко, — сказала Юдит. — Надо пересечь оживленную улицу, но там есть светофор.
Я посмотрел на нее. Хотел было сказать: «Моей дочке тринадцать, и она уже ездит в школу без провожатых», — но вовремя прикусил язык. Сделал вид, будто размышляю. Пойду ли на уступки. Славный, заботливый отец. А в первую очередь веселый.
— О’кей, — сказал я, обращаясь к мальчику. — Приведешь ее обратно в целости и сохранности?
Засим мы снова остались вдвоем, Юдит и я. Но та минута вправду канула в прошлое. Будет ошибкой возобновлять разговор о постерах с тюленями и книгах про лошадей. О девичьих комнатах. Как мужчина я мгновенно потерплю крах. Видно, других тем для разговора у него нет, подумает женщина и сочинит предлог, чтобы уйти: «Схожу-ка я на кухню, гляну, готов ли пирог».
Я смотрел на Юдит. Вернее, удерживал ее взгляд. Я заметил, как она посмотрела на мою дочь. Взглядом старым как мир. Хорошая партия, говорили ее глаза. Хорошая партия для моего сына. Теперь мы смотрели друг на друга. Я еще подыскивал нужные слова, но глазами уже сказал все. Юдит незачем ревновать и злиться на меня. Сын у нее тоже удачный. И тоже хорошая партия. Спокойно отпустив с ним Юлию, я лишь подтвердил то, что каждый мог видеть своими глазами. Девяносто процентов женщин считают женатого мужчину более привлекательным, чем неженатого, заявлял Аарон Херцл, мой преподаватель медицинской биологии, еще тогда, годы назад. Мужчину, у которого уже кто-то есть. Женатый мужчина, предпочтительно с детьми, уже доказал свои способности. Доказал, что он может. А одинокий холостяк похож на дом, который слишком долго пустует. Что-то с этим домом не в порядке, думает женщина. И через полгода он пустует по-прежнему.
Вот так Юдит смотрела сейчас на меня. Как на женатого мужчину. И сообщение было понятно. У нас удачные дети. Независимо друг от друга мы укрепили вид удачными детьми, которые пользуются спросом. Наши дети не станут похожи на пустующие дома.
— У него уже есть подружка? — спросил я.
Юдит вдруг залилась краской. Не зарделась, нет, но заметно порозовела.
— У Алекса? Нет.
Она словно бы хотела добавить что-то еще, но вовремя осеклась. Мы смотрели друг на друга. И думали об одном и том же.
12
Когда Юлия и Лиза были маленькие, мы иногда проводили отпуск в палаточных лагерях. Но теперь уже нет. Просто до нашего знакомства Каролина часто ездила в палаточные лагеря. А я не хотел ее разочаровывать. Если твоя жена любит оперу или балет, ты ходишь с ней в оперу и на балет, вот и все. Каролине нравилось ночевать в палатке. Оттого и я пытался спать в палатке. Но большей частью лежал без сна. Заснуть мне мешала не только мысль, что я нахожусь на улице — без защиты, отделенный от мира лишь куском ткани, — не только поэтому я лежал с открытыми глазами и смотрел в темноту. И не дождь, стучащий по брезенту, не гром, прямо-таки оглушительно гремевший в ушах, не воздух, как в раздевалке, когда просыпаешься слишком поздно и солнце за несколько часов успевает нажарить палатку. Нет-нет, заснуть мне мешало не это. Все дело в других людях — в человечестве, теснившемся за тонкой брезентовой стенкой. Я лежал без сна и слушал. Слушал звуки, которые от других людей слышать не хочется. Причиной бессонницы была не сама палатка, но место, где она стояла среди других палаток, — лагерь, кемпинг.
Однажды утром я сорвался. Сидел возле нашей палатки в раскладном шезлонге, вытянув ноги на траве. Юлия на трехколесном велосипедике каталась по дорожке до туалета и обратно. Лиза в нескольких метрах от меня играла в своем переносном манеже, под сенью тенистого каштана.
— Папа, папа! — крикнула Юлия и помахала мне ручкой. Я помахал в ответ. Каролина ушла в магазин за свежим молоком — во вчерашнее нынче утром угодили две здоровенные мухи.
По дорожке бежал мужчина. В коротких красных штанах. Не в обычных шортах или бермудах, эта модель оставляла его белые ноги открытыми чуть не до паха. Бежал он в сандалиях с деревянными подметками, которые при каждом шаге с явным удовольствием хлопали по его несомненно тоже очень белым подошвам. В правой руке он нес рулон туалетной бумаги, выставляя его на всеобщее обозрение.