Летний домик с бассейном

Кох Герман

— Ну, как вы считаете? — спросил я у своего семейства. — Неподалеку есть и другие кемпинги.

— Не знаю… — сказала Каролина.

Юлия пожала плечами. Лиза поинтересовалась, есть ли тут бассейн. Я уже собирался отрицательно ответить на вопрос, когда из сторожки вышел мужчина. Бросив взгляд на номерной знак нашей машины, он устремился к нам, протягивая руку.

— Здравствуйте! — воскликнул он на чистейшем нидерландском и, прежде чем Каролина успела отдернуть свою руку, крепко стиснул ее пальцы.

Нидерландец! Нидерландцы за границей. Нидерландцы, которые поднимают за границей то или иное дело. Перестраивают развалюху в гостиницу либо пансион, открывают блинную на самом красивом пляже побережья, оборудуют

кемпинг на незанятом участке леса. Я никак не мог отделаться от впечатления, что эти нидерландцы что-то отнимают у местных. Что-то, чем те могут заняться сами. Впрочем, большинство приезжих долго не выдерживает. Местные относятся к ним пренебрежительно или попросту выживают. Черепицу для пансиона доставляют с опозданием, лицензия на площадку для мини-гольфа пропадает на почте, вытяжка в блинной не отвечает местным нормам безопасности. Нидерландские предприниматели причитают по поводу непонятных махинаций зарубежной бюрократии. «Ну что им нужно? — вопрошают они вслух. — Этой развалюхой никто не интересовался. В этом вот лесу ничегошеньки не было. На этот пляж вообще никто не ходил. Мы приходим на подмогу. Мы, нидерландцы, любим засучить рукава. Так почему же нам ставят палки в колеса? Они тут предпочитают лениться, а не уставать». Два-три года они проклинают и бранят аборигенов, иностранцев и вообще их лень, а потом собирают манатки и не солоно хлебавши возвращаются домой.

В свой черед пожимая протянутую руку управляющего, я попытался прочесть по его лицу, на каком он этапе. Тут как со зловредной болезнью. Сперва есть надежда. Потом возникает протест. И совсем уж в конце — покорность.

— Добро пожаловать, — сказал он.

Рукопожатие его было нарочито энергичным, и он явно изо всех сил старался смотреть на меня как можно более открыто и бодро, однако я подметил в его глазах следы хронического недосыпа. Красные сосудики на белках, несомненный результат бессонных ночных раздумий о долгах и о недоставленных или доставленных с опозданием заказах. Я дал ему максимум еще год. К следующему лету он избавится от домашней скотины и уедет в Нидерланды.

В сторожке он сначала долго листал альбом с планами кемпинга. Качал головой, несколько раз тяжело вздохнул, ведя пальцем по чертежу, но актер из него был скверный.

— Как вы нас разыскали, если не секрет? — осведомился он, когда после еще нескольких вздохов и потираний подбородка наконец указал нам место для палатки. — Мы существуем только два года и включены еще не во все путеводители.

Два года. Я не сумел подавить усмешку. Моя догадка оказалась правильной. За протестом следует покорность. Отсчет дней.

— А у нас нюх, — сказал я. — На кемпинги, где настоящая палаточная жизнь еще в цене. Палаточная жизнь среди вольной природы, без ненужных прибамбасов вроде бильярда, игральных автоматов и плавательных бассейнов с водяными горками.

14

Иногда события развиваются слишком быстро. Слишком быстро, чтобы сойти за случайность. Я настроил себя на несколько спокойных деньков. Деньков без крупных происшествий. Книжка. Партия в бадминтон. Прогулка. Необходимо создать вакуум. Пустоту начальных дней отпуска. После такой пустоты принимаешь с благодарностью все, что бы ни случилось. Открываешься новым встречам. Переменам. Новым людям. В первый вечер мы собирались посидеть на воздухе, в прибрежном ресторанчике, заказать креветки и колечки каракатицы. С дороги мы устали и рассчитывали лечь пораньше. Хотя я все равно не засну. Буду прислушиваться к ровному дыханию спящего семейства. Но получилось иначе. А главное, слишком уж быстро.

С согласия Каролины («Иди-иди. Ты только путаешься под ногами») я пошел прогуляться по кемпингу, меж тем как она вместе с Юлией и Лизой ставила палатку. Я зашагал наугад по тропинке среди деревьев. Палаток немного. Ни одного «каравана». Тропинка привела меня к деревянной сараюшке, где располагался «экологический туалет». По-моему, самое кошмарное в кемпинге — необходимость выходить ночью из палатки по малой нужде. Я всегда тянул с этим до последнего. Пока не становилось совсем уж невмоготу. Тогда я совал ноги в отсыревшие кроссовки. Но даже мысли не допускал тащиться среди ночи к туалету, где ночные мотыльки, трепеща крылышками, бились о лампочку над дверью, а на все неприкрытые части твоего тела набрасывались вечно бодрствующие кусачие насекомые. Я открывал молнию на палатке и делал максимум шаг-другой. Иногда светили звезды. Иногда полная луна. Признаться, порой я переживал счастливые мгновения, стоя среди деревьев и слушая, как моча журчит по траве и стеблям жгучей крапивы. Тогда я смотрел в небо. На тысячи звезд. И думал: вот оно. Вот оно, настоящее. Все прочее — полная чепуха. Ничто подобным мгновениям не предшествовало. И ничто за ними не следовало. Свою палатку мы купили во время первого отпуска, в Америке. Четырехместную. В ту пору нас было только двое — Каролина и я. Мы тесно прижимались друг к другу в общем спальнике. Вокруг оставалось полно места. Незанятого места. Припасенного на будущее. Справив нужду, я не спешил возвращаться в палатку. Смотрел на луну над головой, на залитую лунным светом траву. В палатке, кроме жены, спали между тем и две мои дочки. Я стоял на воздухе. И только когда по спине пробегали первые мурашки, снова забирался в тепло спальника.

«Экологический туалет» являл собой всего-навсего дощатый настил с прорезанным в нем очком. В дыре было темно, ничего не видно, только вонь чуешь. Как внутри, так и снаружи на двери сидели жирные синие мухи, не разлетелись, даже когда я помахал рукой. Я снова закрыл дверь, пошел дальше. И в конце концов добрался до огражденного участка, где помещалась «домашняя скотина». Это оказались лама, несколько кур и ослик. Ни травинки кругом, одна лишь грязь. Повсюду помет. На темно-коричневой шерсти ламы тоже налипли испражнения и комья грязи. Ослик, совсем тощий, стоял близко к ограде. Я мог пересчитать его ребра, он дрожал всем телом и махал хвостом, отгоняя мух. Куры неподвижно сгрудились в углу.

Я почувствовал, как во мне закипает холодная злость. Впору бегом бежать назад к тому месту, где Каролина с дочерьми ставила палатку, и объявить, что мы сию же минуту уезжаем, но тут вдруг кто-то тронул мою руку:

— Папа…

— Лиза?

Кулачок дочери обхватил мои пальцы. Минуту-другую мы молча смотрели на животных за оградой.

— Папа?

— Да?

— Ослик болеет?

Я глубоко вздохнул, потом ответил:

— Не знаю, детка. Просто здесь полно мух. Они его донимают, видишь?

Я смотрел на дрожащего ослика, который сделал два неуверенных шажка вперед и высунул голову поверх забора; на глаза у меня навернулись слезы.

— Можно, я его поглажу, папа?

Я не ответил. Сглотнул. Ком в горле. Так принято говорить в подобных ситуациях. Но это помягче кома. Помягче и пожиже.

Лиза положила руку на голову ослика. Туча мух взмыла в воздух. Ослик заморгал глазами. Я отвел взгляд и крепко прикусил губу.

— Папа?

— Да, детка?

— Может, купим ему поесть, прямо сейчас? Морковки или еще чего-нибудь?

Я взял дочку за плечи, притянул к себе. Сперва откашлялся. Не хотел, чтобы звук моего голоса без нужды тревожил ее.

— А что, неплохая идея, милая, — сказал я. — Морковки, салата, помидоров. Посмотришь, как он обрадуется.

На берегу был один-единственный ресторан, где столики и стулья стояли прямо в песке. Народ там кишмя кишел, но нам повезло, и мы успели занять последний свободный столик. Заказали пиво для меня и Каролины, фанту для Лизы и диетическую колу для Юлии. Хотя солнце уже опустилось за скалы, воздух дышал приятным теплом.