Летний домик с бассейном
Шрифт:
— Помнишь слесаря, который заходил к нам раза два чистить резервуар на крыше? Когда вода перестала течь?
Вероятно, я заморгал или в моих глазах читалось недоумение, потому что Ралф сказал:
— Слесарь. Из квартирной конторы. Малорослый такой. Под тридцать или чуть старше тридцати…
— Да, припоминаю… слесарь… чинил водопровод… И что?
Ралф с трудом набрал в легкие воздуху, звук был такой, словно опустошали надувной матрас.
— Юлия назначила ему свидание в тот вечер. Слесарю. Не знаю, когда они уговорились, вероятно, когда он к нам заходил. Или, может, в деревне, а то и на пляже.
— Но… но как Юлия…
— Погоди, я еще не закончил. Юлия договорилась с Алексом, что они ничего не скажут. Вернее, он дал ей слово, что будет молчать. Тогда, на пляже. После того, как это случилось.
— Но я нашел ее… когда я ее нашел…
— Она до смерти стыдилась, решила, что сама во всем виновата. Думала, что вы с Каролиной сочтете ее полной дурой и больше никогда не станете ей доверять. Никогда и никуда больше не отпустите ее одну. Поэтому она сделала вид, что потеряла сознание. И сказала вам, что ничего не помнит.
Полчаса спустя мы с Юдит стояли в коридоре. Алекс и Томас ушли в больничный кафетерий. Юдит только что сказала, что очень рада, что я присутствовал при этом. А я сказал, что Ралф «ушел красиво».
Потом появился доктор Маасланд со своими разговорами о биопсии, которая в больницу не поступала. Спросил у Юдит разрешения на вскрытие.
— Все-таки очень странно, — сказала Юдит, когда доктор Маасланд ушел. — Ты правда не помнишь, как оно было? Я вот помню, ты сказал, из больницы сообщили, что ничего серьезного нет.
— Действительно странно, — отозвался я. — Этот наглый тип ведет себя так, будто я потерял анализ, тогда как, возможно, им не мешало бы самим как следует поискать.
— Но ты ведь только что сказал, что не помнишь. Почему ты так сказал, Марк? Совершенно не понимаю. Мне показалось, тут что-то другое. О чем он с тобой говорил? Тоже об этом?
— Послушай меня внимательно, Юдит. Думаю, нам с тобой лучше всего некоторое время не встречаться. А может быть, и не некоторое время. Скорее, долгое время. До сих пор я тебя поддерживал, но теперь мне пора более-менее привести в порядок собственную жизнь. Слишком много всего произошло. Ты обо всем об этом вообще понятия не имеешь. И сейчас я никак не могу держать тебя рядом.
49
Через два дня мне позвонил доктор Маасланд. У меня в кабинете как раз сидела пациентка. Писательница, которая по причине неумеренного употребления красного вина выглядела лет на двадцать старше, чем на самом деле, — даже на обработанном в фотошопе портрете с задней страницы обложки последней ее книги она все равно выглядела лет на восемнадцать старше.
— Я могу перезвонить вам чуть позже? — спросил я. — У меня тут пациентка.
— Боюсь, что нет, доктор Шлоссер. Дело слишком серьезное.
В последние годы лицо писательницы стало стареть быстрее. Красное вино сушит кожу изнутри. Тут как с понижением уровня грунтовых вод. Влага уходит под кожу. И кожа сохнет. Умирает. Животные ищут места, где больше воды. Растения чахнут и умирают. Солнце и ветер гуляют на свободе. Земля трескается. Эрозия. Мелкий песок сошлифовывает поверхность еще больше.
— Вы сумели отыскать биопсию? — спросил я у доктора Маасланда. — Ту, что я вам направлял. Странно все-таки, что подобные вещи приходится разыскивать.
Но том конце линии послышался вздох. Так вздыхают специалисты, когда вынуждены растолковывать домашнему врачу какую-то сложность. Которую простой домашний врач не уразумеет.
— До этого у нас руки еще не дошли, да и дело сейчас не в этом. Вчера мы произвели вскрытие тела господина Мейера и пришли к однозначному выводу, что некто, очевидно вы, доктор Шлоссер, брал биопсию из бедра господина Мейера.
— Так я же и говорил об этом все время.
— Позвольте мне закончить, доктор Шлоссер. Речь о том, что было изъято слишком много ткани. Со слишком большого участка. Хотя каждый врач обязан знать, что, во-первых, при малейшем подозрении на такое серьезное заболевание лучше вообще ничего не изымать. Сначала необходимо посмотреть, сколько в крови белых кровяных телец, и лишь после этого можно взять биопсию. Это знает каждый первокурсник, доктор Шлоссер.
— Я полагал, что имею дело с жировиком, — сказал я. — Учитывая привычки господина Мейера касательно еды, это было вполне вероятно.
— Ваша жесткая манера резать, весьма вероятно, привела к тому, что злокачественные клетки попали в кровоток. И с той минуты шансы у господина Мейера свелись к нулю. Я незамедлительно уведомил об этом соответствующие инстанции. Обычная процедура потребовала бы недель и месяцев, однако, принимая во внимание серьезность дела и тот факт, что на карту поставлено и доброе имя нашей больницы, они нашли возможность рассмотреть дело как можно скорее.
— Они?
— Медицинская дисциплинарная коллегия. Вас ждут там в следующий вторник, в девять утра.
Я улыбнулся писательнице, которая начала выказывать признаки нетерпения и заерзала в кресле.
— Вторник на следующей неделе… — сказал я. — Но в пятницу похороны. Я думал…
— Доктор Шлоссер, надеюсь, мы хорошо понимаем друг друга. Полагаю, для семьи ваше присутствие на похоронах не слишком важно. Во всяком случае, после того как мы ознакомим их с результатами нашего исследования.
— И когда это произойдет? Стоит ли так спешить? Ведь окончательное решение еще не принято? Оно будет только во вторник? А может быть, и позже? Может быть, Дисциплинарная коллегия захочет детально изучить результаты?
Я понимал, что задаю разом слишком много вопросов. Нервничающие люди задают разом слишком много вопросов. Но я не нервничаю, внушал я себе. Просто никогда не произносил слова «Дисциплинарная коллегия» в присутствии пациента.
На другом конце линии опять послышался глубокий вздох.