Летные дневники, часть 5
Шрифт:
Ельцин судорожно гребет под себя остатки одеяла: за Россию боится, что не сдюжит и она. Но все же есть надежда.
Для России времена тяжкие; жить, видимо, будем нищенски.
Я вижу один путь: только раздел. И то: Россия останется одна, а у самой татаре с якутами и мордвой – опять раздел. Но все же, продрав на живом теле дыру и выбросив всех желающих самостийности и суверенитета, как тот же Северный Кавказ (на хрен бы он нам, русским, сдался), все же хватит и территории, и людей, и богатств.
Наши богатства – не золото и алмазы: их всю жизнь большевики
Дай ему землю – он вспашет; дай еще – еще вспашет, и еще кусок прихватит, просто так, пригодится. Тут – душа, тут есть нечто, непонятное расчетливому европейцу. Вот наш потенциал.
Я на сибиряков смотрю, кто не знал крепостного права, разве только под большевиками. Крепко жил народ. И оживет еще. И мороз не страшен.
21.10. День прекрасный, самое время на дачу, но… началось содрогание. С утра квартальный медосмотр, потом поеду в контору. Надо собирать экипаж.
22.10. Профсоюз заявляет, что вроде бы, по слухам, с июля 92 года летчикам, имеющим льготный стаж 40 и более лет, пенсия будет, вроде бы, независимо от среднего заработка, 750 р. Но это все – вроде бы, слухи. И что такое 750 р. летом 92 года?
А Серега Пиляев уверенно строит себе в Енисейске двухэтажный дом. Мотоблок купил, «Нива» у него; руки все в мозолях.
Люди думают о будущем. И пенсия тут лишь подмога: на кусок хлеба, сахар, курево, спички.
Завтра с утра в резерв, на тренажер… Началась осенне-зимняя навигация.
28.10. Сразу после отпуска – четыре ночи подряд. Чтоб жизнь медом не казалась. Почти каждая машина – кроссворд и ребус. То одно, то другое.
Хуже стало добираться на работу: тяжело с автобусами, очереди, драки у входной двери… Все как и было, и все хуже и хуже, и начальство хмуро обнадеживает, что лучшего и не ждите, лучше уже было.
Власть в стране перешла к дерьмократам, они ничуть не лучше большевиков и все заняты обустройством жоп в креслах. А в моей жизни, в жизни народа, так ничего и не изменилось. Только поубавилось надежд и здоровья.
Вчера вот белили кухню, красили, надышался; с 4-х утра потихоньку задыхаюсь, пью лекарство, – но собираюсь лететь в Самару на завод, перегонять новую машину. Если все нормально, то к ночи облетаем, перегоним ее в Курумоч, станем в план, найдем загрузку и к утру, даст бог, отмучившись сутки на ногах, вылетим домой. А там выстоим полтора часа в ожидании автобуса и… см. запись пяти- или семилетней давности «после бессонной ночи…»
Ничего не меняется в жизни. Идет развал всего, все шныряют, тащат куски, пир во время чумы в разгаре, а у нас ничего не меняется.
Народ не знает, что ему делать и как быть, сто миллионов взрослых людей – каждый в отдельности – не знают, не видят перспектив и опустили руки. Единицы – ну, несколько тысяч, – рвут, пока есть
Это страшно. Нужна цель и нужен вдохновитель; но я сомневаюсь, что народ хоть кому теперь поверит. Изверились.
29.10. Вычитал мысль, которая уже и так давно крутится в мозгах и просится в формулировку. А именно: пытаться отдать или продать предприятие в собственность кулюфтиву рабочих – это запрягать в одну телегу тупого рабочего коня и трепетную лань выстраданной частной собственности. То есть, смешивать обычный т.н. капитализм с самым оголтелым марксистско-профсоюзным опчим социализмом. Не выйдет. Опчее – оно и есть опчее, ничье, и рабочему на не свое – плевать, у него никогда не будет болеть голова за нюансы, которыми нынче как раз и движется дело.
Я был всегда (а сейчас твердокаменно) уверен: рабочему надо то-то и то-то, и много, и – от сих до сих. И бутылку. Какой с него владелец. Да никакой.
Владелец должен быть творцом, мозгом, идеей, жить делом, ну, и использовать рабочего. Ис-поль-зо-вать. А кулюфтив тех, кого используют, ну, летчиков, к примеру, – это рабочее тело, гидросмесь. Без нас в авиации не обойтись, верно. Но и только. Мне некогда, да и плевать на то, кто, как и за какие веревочки тянет, где и что добывает, чтобы обеспечить мой полет, за который мне надо заработать много денег. И всё.
Слетал вчера за машиной, получил, пригнал. Это наша новая 702-я, уже немного полетала, облезла вся; рекламация, погнали на перекраску; и вот я ее, перекрашенную, обратно пригнал домой. Мое какое дело: поскорее пригнать, ибо сегодня у меня ночная Москва пропадает, т.е. налет, т.е. деньги. Вот и весь мой интерес. И когда б это я еще думал, как и куда воткнуть ту 702-ю, чтоб был меньше простой и убытки, и т.п. Я тут – гидросмесь, рабочий, исполнитель, ездовой пес. Да, пес. Тягло. И я этим удовлетворен, такая у меня профессия. А уж в пределах ее рамок, в небе, в полете, я – творец.
Но гораздо больший творец я – на даче. Там я – собственник, там идеи, там фантазия, там душа болит и по ночам не спится.
Гляжу на творчество людей на дачах: какие дома, какой полет мечты, какая инициатива, пробивная сила, труд, фантазия, сколько вложено средств и души, – гляжу и думаю: нет, шалишь, жива Россия, жив народ! Только волю ему дай и дай «мне, мое, много, навсегда!» – и все устроится. Не дураки мы, и не разучили нас коммунисты творить и работать. Рушится не народ, рушится империя, туда ей и дорога.
Осень нынче затяжная. То чуть приморозит, то снова тепло и сыро. Клевер цвел в октябре, и маслята поздние пошли. Но ничего не сделаешь против природы: грядут морозы, и как ни крутись, а утепляйся, набивай закрома, надевай шубу. Мороз сибирский – здоровый мороз, он все равно наступит. И тараканы вымерзнут. Но мы выдюжим.
*****
Свидетельство о публикации №21008110283