Летные дневники, часть 5

Ершов Василий Васильевич

Не на кого надеяться, только на себя и на свои руки.

А на кого надеяться миллионам москвичей?

Никак оно не образуется. Никак. 

Рушится Союз. Рушится Россия. Завтра отделятся от нее татаре и башкирцы, калмыки и горцы, вогулы и остяки.

Но как мы жили, так и жить будем.

Русский человек всегда кормился от земли; так он и будет кормиться.

Через пару лет, возможно, прекратится добыча нефти, автомобиль станет не нужен. Прекратится добыча угля, не станет электричества, да и ГЭС долго при таких порядках не проработает,

откроют заслонки и спустят водохранилище, и Енисей оживет и зарыбится вновь.

Да еще сорок-пятьдесят лет назад здесь, в Красноярске и вокруг, жили без угля и электричества, керосин только в лампах жгли по праздникам, но жили же!

Вот так и мы будем привыкать. Как, к примеру, на даче: свет вырубили, угля нет, а дрова в печке трещат, вода в колодце есть, остальное все добывается тоже руками.

Вполне разумно было бы сейчас потихоньку запасти бочечку-другую того же керосина, и ламповых стекол тоже. Не станет электролампочек – чем освещать дом? А бочки надолго хватит…

Дикость. Но, вероятно, может быть еще хуже. Может наступить полная анархия, и отребье станет сбиваться в стаи. Надо искать оружие. Не ждать от дяди из НКВД порядка – его не будет; не бояться законов – их нет, как уже и нет государства, – а искать оружие и боеприпасы. Будет опять закон сильного. А стрелять у нас в семье умеют все, и неплохо. Понадобится, может быть, добыть того же зверя Попасть. Или же попасть во врага, чуть раньше, чем он в тебя. Допустим, если застанешь его грабящим твое поле, оставляющим твою семью умирать от голода.

Тут уже не о пенсии речь. Выживет хитрый, ловкий, умелый, сильный, здоровый, не обремененный моралью и совестью, безжалостный.

Так же и в бизнесе: те же самые законы.

Жизнеспособные вовремя подсуетились, набрали по 12 холодильников; теперь это валюта. А я летал, зарабатывал мифическую пенсию. И теперь вынужден буду держаться за штурвал до могилы, пока эти деревянные деньги хоть что-то дают. Но вряд ли нам еще повысят зарплату. А инфляция идет вверх.

Уйди я с летной работы – через два года меня на земле никуда не возьмут. Таких будет хоть отбавляй.

Там, наверху, все рушится. Уже разрушилось. Вчера. Уже собраны чемоданы, уже переведена за границу валюта, вырученная за золотой запас. И пускай они не врут нам – есть, есть у них вклады в швейцарских банках. Власть хоть уже и вырвалась из рук, но еще кончиками ногтей держатся. Уже все пропито, растранжирено, роздано дружкам. Крысы уже сбежали, корабль до палубы уже полон воды, еще немного – и последний водоворот… но эти – в надежной лодке.

Подождем еще?

Все же велика Россия, полна сырья; ну не все же поставляется с Украины, Армении или Прибалтики. Местная промышленность будет работать. Нужны промышленники, хозяева, буржуи, люди, решающие дело. Думаю, за год, за два сама жизнь их выдвинет. Дальше некуда. Страна дошла.

Нужны ли еще голод и холод нынешней зимы? Чтобы уж до конца обнажить? Может, оно и так. Но народу все равно достаточно будет

лишь найти виноватого и разорвать на площади, а те, кто за кулисами тормозят, останутся в тени.

И все равно, полно еще дурачков, которые не могут поступиться принципами. И все разжигают и расшуровывают топку нашего пресловутого паровоза, когда и так ясно: да в коммунизме уже мы. На дне. Приехали.

3.10. На даче. Не торопясь полдня колотил штакетник; завтра доделаю ворота – и новый забор готов. С утра донимала поясница, но размял.

Вечер. Приготовил нехитрый ужин, дернул две стопки перцовки – и счастлив. Тишина…

Трещит камин. Действо. Покой.

4.10. Кто заинтересован в том, чтобы напугать, встревожить и озлобить народ, расшевелить в нем дремучее, – народ, от которого сейчас ничего не зависит? Народ, которому долбят одно: надо работать.

Почему нас все время пугают: то разрушением связей, то анархией и бунтом, то кооперативами и рынком, вообще хаосом, который обязательно должен наступить?

И доходят ли эти страхи до русского мужика в глухой таежной деревеньке?

Да все это потому, что рушатся их теплые городские места. Рушится их жизнь и благополучие. А моя жизнь не рушится, и в той деревеньке – тоже нет. Мы работали и работаем. Так было всегда. А они никогда толком, производительно, не работали, ибо партийная и вообще административная работа при социалистическом реализме непродуктивна, скорее – только ритуал. Но ритуал, развративший настоящего работника, ритуал, дававший кусок белого хлеба с икрой функционеру.

Так не надо бояться. Не погибнет ни народ наш, ни республики не погибнут. Переболеют – да, но не погибнут. Живут же в мире какие-то Гана, Того, Лесото, Кот-д’Ивуар, наконец. А той Ганы… да Мотыгинский район больше.

Да не может же быть такого, чтобы двухсотмиллионный русский народ, на одной шестой части планеты, народ, имеющий героическую историю, купающийся в природных богатствах, тонущий в лесах, за одну миллионную часть которых та же Гана купалась бы в роскоши, имеющий в недрах всю таблицу Менделеева, да земли, да реки, да Байкал… и пропасть, раствориться… Не поверю никогда.

Большевизм в нашей истории – секунда. Ну… чихнул за рулем, врезался в дерево, помял крыло. Выправим и покатим дальше.

Без сахара проживем год, два. Но ведь на Белгородщине, возле моего Волчанска, как сажали буряк, так и будут сажать. Куда его девать? Будет, будет сахар, утрясется.

Все дело в том, что сажали-то крепостные, с расчетом псов стародубцевых на то, что с завода и института пригонят крепостных на уборку. Летчиков пригонят.

А теперь никто не придет. Придется поголодать; потом через заросшую паутиной задницу должно дойти, что надо выгнать поганых псов, взять свою землю и сажать столько, сколько сам сможешь убрать, либо найми батрака, да прежде еще найди его и уговори. Частная собственность и рынок. Сам будешь сыт и страну накормишь.