Лето на крыше
Шрифт:
А если к этим двум рисункам присовокупить тот абстрактный «красивое и непонятное», то мы получим представление Мишином внутреннем мире. Не случайно Миша сочиняет музыку. Он чувствует гармонию и не только чувствует — он стремится ее передать. Миша — на подъеме, он идет в гору, а уставшая мама мечтает об одном — спуститься с горы на лужайку, сесть и отдохнуть, расслабиться. «Красивое» в Мише пока недоступно ей. «Непонятное» раздражает. Понять же что-то, будучи в раздражении, трудно. Нужно отстраниться. Хотя бы на время.
ЖАР-ПТИЦА В ПЯТКАХ
—
— Солнышко мое, матушка, как горячо светишь,— обращается она к солнцу.
— Ань, а я — кто? — спрашиваю у Ани.
— Ты — мама, а солнце — матушка,— отвечает не задумываясь.
— Душа — это не вкусность, а невидимость,— вносит коррективы Миша.
— А «душа в пятки ушла» — что это значит? — спрашивает Петя у Ани.
— Значит, она опускается, а у души на пятках жар-птица.
— Нет, не так,— машет руками Миша,— душа в шапке-невидимке. Надели шапку-невидимку, и стал человек как будто в Человеке нет сердца.
«Чудесному», «непонятному» дети умеют находить адекватную словесную форму выражения. Почему у души на пятках жар-птица. А ведь это точно: жар-птица — символ волшебного полета, значит, душа необъятная, больше жар-птицы, раз она умещается на пятках, душа «летуча» — она легкая, бесплотная, прямая ассоциация с полетом птицы. Или почему, когда на душу надели шапку-невидимку, она стала человеком без сердца? Да потому, что раз надели на нее эту шапку, значит, человека-то нет (раз невидим, значит, нет — это детская логика), а раз его нет, то ничего нет, тем более — сердца, ведь оно за двумя печатями.
У детей метафорическое мышление. Они идут от образа. А вот откуда взялся этот образ? Как он зарождается в сознании ребенка?
Говорим о том, что такое дом. Поначалу ответы простые: дом — это где живут, спят, работают. А дальше:
— Дом для мыслей — это голова, дом для столов — столовая, дом для еды — холодильник.
Быстрый переход от передачи реальных признаков к метафоре.
Дети не боятся сослагательного наклонения. Все «если бы да кабы», которых не переносит взрослое ухо,— их реальное смысловое пространство. У них нет страха перед будущим, весело им смотреть вперед, меняя в воображении положения предметов:
Если бы медведь был машиной,
Если бы волк был антенной,
Гуляла бы антенна в лесу,
А волк бы на нашей медвежьей машине
Ловил бы лису.
Катя М., 7 лет
Психологи исследуют возникновение образа в сознании ребенка. А вот бы узнать, куда все исчезает, когда на смену метафорическому мышлению приходит детерминированное. Как нами утрачивается «детскость»?
ВНЕЗАПНОЕ ЗЛО
— Эрик, ты посмотри, все рисуют! — восклицает Лида. Снизу, с плохим зрением, а все-таки разглядела, что мы на крыше рисуем.
— А он пусть не рисует,— говорит Миша.
Эрик наступает ногой на Мишин рисунок. Миша отталкивает Эрика. Эрик дает сдачи. Петя принимается их разнимать. Округлившимися от удивления глазами смотрит Аня на это побоище.
Я ухожу.
…Мы гуляем по лесу. Спокойно беседуем. Вдруг Петя изо всех сил ударяет Аню ивовым прутом. На руке и лопатке вздувает красный рубец.
Аня плачет от неожиданной боли.
— Ты что, рехнулся? — кричу я на Петю, прижимая Аню себе.— Вот я тебя сейчас стегну, как тебе, приятно будет?
Аня плачет еще громче, но это уже какой-то иной плач, не боли, скорее от обиды.
— Не надо,— кричит она,— мне его жалко! Оказывается, она так раскричалась не от боли, не от обиды, от жалости… к брату.
— Какая ты жалостливая! — говорит изумленно Петя. Любовь побеждает зло.
— Вот что,— говорю я, возвращаясь в комнату,— сейчас же прекратите. Я ненавижу злых, ненавижу!
Да, такой любовью зла не одолеть! Я смотрю в окно, мне стыдно, но не могу заставить себя обернуться к детям.
— Они больше не будут,— Аня ластится ко мне.
— Не будем,— кивают оба.
МОДЕЛЬ СКРЫТОЙ АГРЕССИВНОСТИ
— Это Змей Горыныч, у него из пасти валит огонь.— Эрик пририсовывает красную полосу одним рывком. Лепит он так: нащиплет цветных кусочков, взгромоздит один на другой, а потом прихлопнет сверху кулаком — все.
Как-то он принес на занятие игрушечный танк и принялся облепливать его пластилином. Я подошла к нему и несколькими движениями превратила танк в слона. Эрик остался недоволен моим вмешательством. Но промолчал. Как только я отошла, оторвал от слона хвост, ноги и продолжил облепливание танка тех пор, пока он не превратился в ком. Увидев это, Лида пришла в ужас:
— Он ничего не понимает. Может он недоразвитый?
Нет, он вполне «доразвитый». В студии он выделяется умением красиво решать задачи, у него быстрый и весьма изворотливый ум. А раз так, надо развивать в нем недостающее звено – образное, чувственное мышление. Так и не так. Так, потому что надо, но не так, потому что никто не оговорил: а когда это надо делать? Сейчас для Эрика наиболее продуктивный путь — через логические игры, занятия конструктором. Лида же хочет – комплексно.
Разумеется, как педагогу и мне стоит подумать: для чего Эрик методично, в течение часа облепливает танк пластилином? Чтобы он стал невидим? Замурованный танк – модель скрытой агрессивности.
КРОШЕЧКА-ХАВРОШЕЧКА
Дети уложены. Все трое. Аня без сказки заснуть не может. Требует Крошечку-Хаврошечку.
— Про Крошечку-Хаврошечку я боюсь,— говорит Миша.
— А я не боюсь,— заявляет Аня. «Жалостливой» Ане не жаль коровы. Пусть Хаврошечка выполнила все заветы коровы — мяса ее не ела, косточки собрала в узелок и закопала, пусть на этом месте выросла яблонька, и королевич, отведав яблоко из Хаврошечкиных рук, женился на трудолюбивой Крошечке-Хаврошечке, но корову-то, Хаврошечкину благодетельницу, убили. Ее нет больше. Этот факт на Аню не производит никакого впечатления.