Лето одного города
Шрифт:
В тот момент нам принесли еду, поэтому я ответил быстро, чтобы начать есть:
– Ходил в зал, но перестал, не хватает мотивации. Читаю, много читаю. Много гуляю по городу, изучаю его, путешествую по России. А ты?
– Ну ты уже знаешь, – начала Нина, параллельно запутывая свои волосы, чтобы снова собрать их во что-то непонятное. – Рисую, тоже гуляю и читаю. Если посоветуешь что-то, что поможет разбираться в домах так же, как и ты, – скажу спасибо. Еще хожу на йогу, это учит меня концентрироваться. Путешествую по миру, а вот в
– Посоветую гулять со мной больше, – ответил я, пережевывая стейк. – Прости, я действительно голоден, поэтому буду говорить с набитым ртом.
– Все в порядке, теперь я тоже, – засмеялась Нина и протянула руки к прибывшей тарелке.
– А чем занимаешься ты, когда у тебя не свободное время? – решил поинтересоваться я.
– Я преподаю в частной школе, куда приходят люди, мечтающие выучить французский, – отрапортовала Нина. – Кроме этого, подрабатываю частными уроками. У меня достаточно непонятный график, но зато я занимаюсь тем, что люблю: говорю по-французски и заражаю любовью к нему.
– Скажи что-нибудь, – попросил я.
– Je me disais tantot que c'etait la belle race pure des nomades, tantot la race pauvre et dessechee des jouisseurs, – выпалила она, будто ожидая этого вопроса.
– И что это значит?
– Цитата из «Здравствуй, грусть». «Я то убеждала себя, что это прекрасное, чистокровное племя кочевников, то говорила себе, что это жалкое выродившееся племя прожигателей жизни». В 16 лет мне она казалась ужасно умной.
– А сейчас?
– А сейчас я ем, и ты ешь, – засмеялась Нина.
Спустя два часа вина, еды и диалогов ни о чем мы с шумным смехом вышли на улицу. Я уже не помню, над чем мы смеялись и почему, но я тут же совершенно естественно поцеловал Нину, а она ответила тем же. Минут пять мы стояли у входа. Я держал ее за талию, потому что она была ниже и стояла на цыпочках. Когда нас в очередной раз толкнули посетители ресторана, я предложил проводить Нину до дома. Она кивнула, и мы пошли в сторону Театральной.
Мы вышли на Кривоколенный переулок, и я решил впечатлить Нину:
– Не правда ли литературное местечко?
Она прыснула от смеху, но подыграла мне:
– Отчего же?
– Как же, вы не слышали о драке Пастернака и Есенина? – притворно удивился я.
– Заслушалась Вертинским, очевидно, – Нина вошла в образ.
– Значит, как было. Есенин самым наглым образом надрался и задирал Пастернака, говоря, что тот сорняк, выросший посреди русской поэзии. Доподлинно неизвестно, кто победил, «сорняк» ли или «королевич», как назвал Есенина Катаев. В любом случае разнимать их пришлось Казину и Вронскому. Вот такие страсти у редакции «Красная новь».
– Скажите, пожалуйста, а ведь пишут о любви! – сетовала моя собеседница.
– И не говорите, Нина, – вздохнул я. – А справа тоже про искусство. Позвольте-ка продемонстрировать вам дом Строгановского училища, созданный талантливым Шехтелем. Уж очень его люблю!
– Красивое, – восхитилась Нина, всматриваясь в здание в сумеречном свете.
– Согласен, но у здания-то были балкончики. Где они? Что же их не восстановили-то?
– Только ты можешь так расстраиваться из-за балкончиков, которые никто из москвичей уже и не вспомнит, – рассмеялась Нина.
Я хотел было возразить, но в тот момент мы вышли на Мясницкую, где прямо перед нами стоял великолепный особняк Черткова, поражающий своим изяществом даже спустя столько времени.
– Я так люблю такие дома, – ахнула Нина. – А ты?
– Я тоже, – кивнул я и сжал ее руку чуть сильнее. – Знаешь, раньше в этом доме было много-много книг, читать их приходили совершенно разные люди, к примеру Толстой и Циолковский.
– Надо же, – удивилась Нина. – И куда их дели? Революция?
– Да нет, – отмахнулся я. – Их передали в музей, а оттуда они переехали в библиотеку. Кстати, помнишь, я тебе про Шехтеля говорил?
– Вот где балкончики!
– Нет, – рассмеялся я. – Здесь он сделал очень красивую лестницу.
– А сейчас там что?
– Иногда выставки, но что на самом деле – кто его знает…
Медленным шагом мы вышли к Центральному детскому магазину, где Нина уговорила меня задержаться у витрин.
– Знаешь, – начала она, – хотя конечно ты знаешь, сейчас там классная смотровая площадка и музей старых игрушек. Я приходила туда несколько раз, искала что-то из детства.
– Не был там, – честно признался я. – Зато могу много рассказать про это здание и то, как его отреставрировали. Если честно, ничего там не осталось: бронзовые торшеры демонтировали, а мраморные балюстрады разбили. Представляешь, сколько усилий нужно для того, чтобы разбить мрамор? И как мало нужно, чтобы он сохранился. Если до нас Венера Милосская дожила, то балясины прошлого века явно бы в этом преуспели.
– Это так грустно, – помрачнела Нина. – А помнишь часы со зверушками? Мы там ничего не покупали, мама говорила, что мне это все не нужно.
– Часы помню. Пойдем, а то совсем загрустим.
На платформу станции Театральная с грохотом подъехал старый поезд. Мы нашли пустые места и сели подальше от всех.
– Постоянно забываю, что на этой ветке так шумно, – крикнул я.
– А я и не замечаю уже, – крикнула мне в ответ Нина.
– Да уж, по синей каталась целая галерея Андрияки, а что у вас?
– У нас только моя, – пошутила Нина. – Правда, у всех конечная остановка в моей квартире.
– Далеко от метро? – поинтересовался я.
– Минут десять, наверное, – попыталась прикинуть Нина. – Увидишь, ты же провожаешь?
– Да, – ответил я и обнял ее.
– Показать тебе картины?
В тот момент я опешил, потому что приглашение можно было трактовать двусмысленно. Хуже всего было бы то, если бы она после того достала смартфон и показала фото. Поэтому я выбрал максимально нейтральный ответ: