Лето в гетто
Шрифт:
Он вообще не знал, чем заняться в жизни, поэтому часто без дела слонялся с Костиком по Кенцаву в поисках чего-нибудь сносного. Еще не разделенный на Малое и Большое гетто город был безопасен, но скучен для мальчиков, мечтавших однажды сделать самолет из инвалидной коляски.
В детстве Исаак часто спрашивал себя: «А чего я хочу? О чем мечтаю?» И желания его ограничивались мелочами. А сейчас, когда несколько дней назад ему исполнилось шестнадцать, Исаак с точностью математика отмечал: «Я хочу вернуться домой, чтобы Сара и Нора были дома, а в год окончания войны, в начале июля уехать
В тридцать шестом году Костик с семьей уехал в Петербург, а с ним и последнее веселье. Единственным развлечением Исаака с тех пор стали споры и ругань с сестрами – Сарой и Норой, самой нелюбимой из которых была Сара – самая старшая. Они ненавидели друг друга с того момента, как маленький Исаак, лежа в кроватке, выдрал ей клок волос и рассмеялся, а сестра в ответ назвала его поганцем. Но теперь, когда исчезло всё и все, он бы хотел вернуть хотя бы одну из них, чтобы совсем не сойти с ума от вечного страха.
«Как же было глупо две недели жить в квартире, ничем себя не выдавая, рядом с чокнутой полячкой, а потом встретить ее именно сегодня, когда дом почти весь пустой с самого утра», – размышлял Исаак, и сердце его колотилось после бега.
По тротуару не шлось так, как до войны. Все больше копаясь в себе, Исаак пытался найти уверенность, что уже никто, кроме него, не знает, что он еврей и не имеет право ходить по тротуару, как обычный поляк. Неширокий отрезок дороги словно огненный, но сходить с него нельзя – от дурных привычек избавляться надо.
«Почему она вышла именно тогда, когда вышел я? – ненавидя розовые губы польки, сокрушался Исаак. – Почему у нее в квартире немецкий солдат? Гестаповец? Хотя штаны такие дурацкие… Видимо, полицай. Зачем наводить столько шума из-за одного еврея? Хотели самолично сдать в гестапо… Так вечером и без того все квартиры прошерстят, кто кого укрывает. Смертельная фанатичность. Все же должно было быть просто. Выйти незамеченным, не попасться чертовой проверке, дойти до Опалического тракта в проулок рядом со сгоревшим домом и… дождаться Вацлава. Я снова подвел его. Из-за меня он умер. Совпадение, совпадение и моя невезучесть», – не заметив протянутые ножки трупа девочки, Исаак запнулся об них. Девочка была совсем маленькая, лет четырех-пяти, в оборванном платье, но ему было ее жалко не больше, чем Вацлава. Посмотрев на нее несколько секунд, он только вздохнул: «Проклятое гетто!» – погладил все еще болящий бок и плюнул на дорогу.
Он шел, самоедствовал и думал, что неплохо бы сейчас заиметь документы на какого-нибудь польского мальчугана, но чтобы в имени не было проклятого «р». Еще что неплохо бы поесть и купить зашнурованные ботинки, которые не успел купить Вацлав.
Устало Исаак побрел на рынок.
Толкотня, хоть и не такая, как в обеденное время. Воняет.
Вдоль рядов приходилось шагать аккуратно, чтобы ничем не привлекать внимания, ведь он успел украсть кулек орехов с прилавка и яблоко. Шагов через пятнадцать его пришлось выкинуть – ужасно кислило, до оскомины на зубах. Снова заболел живот, и орехи не спасали.
Исаак постоял немного у неприятного на вид хлеба, понюхал кашу в котелке, засахаренные конфеты с белым налетом, поморщился. Он все еще оставался брезгливым и сейчас даже гордился этим, ведь считал себя человеком.
Продавали зашнурованные, немного стоптанные ботинки, а цена уходила за горизонт. Они ему были почти необходимы, ведь в нынешних бегать приходилось не так быстро – под подошву забивались камешки и раздирали кожу до крови. Исаак смотрел на свои ботинки, на те, которые продавали, и опять брезговал, представляя, как их снимают с чьих-то ног или с покойника.
– А можно сделать так: я вам пиджак и кепку, а вы мне вот их, а? – преодолевая себя, спросил Исаак.
На него посмотрели как на прокаженного: пиджак куцый, коричнево-серый в темных пятнах, о происхождении которых никто не подозревал, у кепки треснул козырек. Самыми сносными оставались рубашка без одной пуговицы и песочно-коричневые штаны в продольную светлую полоску, на тонких ногах Исаака смотревшиеся скорее смешно, чем терпимо.
– Либо деньги, либо еда, либо проваливай.
Ни того, ни другого не было и в помине. Он пошел обратно, не зная, чем занять себя и свой желудок.
Стащить лепешку не удалось – ударили по пальцам и недовольно сказали: «Она и так вся излапанная».
«Кажется, будет язва», – он поджал губы, досадливо обернулся и увидел патруль – трех полицаев с винтовками. Они просто шли вдоль рынка, курили, трогали все на прилавках и в принципе не казались опасными.
«Нет документов», – у Исаака похолодела спина, и задрожали пальцы. Он подумал, что можно сейчас отступить назад и спрятаться в галантерее, но потом вспомнил, что двери в нее заколочены. Сердце снова дрогнуло предчувствием ужасного, зависть к мертвой девочке на секунду закралось в него, но Исаак просто стоял у тех же лепешек, ни спасая, ни выдавая себя. В душе он призывал толпу полностью закрыть его, так, чтобы и тени не осталось, но она предательски становилась реже.
– Так, это ты! – тяжелая рука легла на его плечо, сильно надавив. – Сейчас я тебя живо отправлю в Терракот, щипач поганый.
От неожиданности Исаак вздрогнул и, повернувшись, увидел длинное лицо человека, у которого украл орехи. Он встрепенулся, но тот схватил его костлявыми пальцами за воротник и потянул на себя и вверх (Исаак заочно ненавидел этот жест):
– Двадцать пять злотых или вон патруль стоит.
Исаак схватился за запястья человека, но тот держал крепко:
– Да это грабеж… У меня нет столько.
Человека это разозлило, он отпустил воротник и сильно ударил его по лицу, отчего тот, дернув головой, присел. Под носом вдруг стало мокро, и во рту ощутился стойкий привкус железа.
– Что ж вы такие злые? – буркнул Исаак. – Могли бы договориться.
– Так, что у вас там? – один из полицаев, что повыше, вдруг кивнул на Исаака, вытирающего губы. – Эй, ты! Ты что там? Воруешь? А ну, подойди сюда, – он подозвал его жестом, но потом стал подходить сам.
– Да не крал я ничего! – зло крикнул Исаак, притопнув ногой, и захотел броситься наутек, но человек снова схватил его, уже зашиворот: