Лето в гетто
Шрифт:
– Орехи стащил, а денег давать не собирается, – потрясся его, как щенка, сказал он.
– Да откуда ты знаешь?! Как ты докажешь?
– Как доказать – все уже сожрал! Но я видел, да все видели, – торговец немного повернулся и протянул свободную руку к толпе. – Ну. Скажите же. Да вон, шелуха еще на руках.
– Кто видел-то! – взвизгнул Исаак, всмотревшись в ненавидимое длинное лицо. – Не сочиняй!
– Да ты же еврей, – пристально посмотрев тому в глаза, удивился человек. Отдаленно могло показаться, что в голосе проскочила жалость. – Сбежал из работряда?
Исааку захотелось плюнуть ему в лицо.
Толпа заволновалась.
– Так, не двигаться. Разберемся. Документы живо! Ты и ты.
Все пронеслось перед глазами Исаака: подъезд, полячка, пистолет в руках фигуры, мертвый Вацлав, его треснувший череп. Еще выстрел и выстрел. Снова: «Нет документов. Вацлав не успел купить»… Он уставился на высокого полицая, который произнес эти смертельные слова и, ничего не чувствуя и не понимая от накатившего страха, вдруг увидел за его спиной отца.
«Он знает, что я не крал!» – и показал на него пальцем.
Патруль обернулся. Задержка оказалась секундной, но и ее хватило, чтобы вырваться из паучьих пальцев продавца и побежать прочь с проклятого рынка. Вслед кинулось бранное слово, но Исаак слышал только, как пульс колотится в виске: «Уже от страха глохну». Тратить силы на то, чтобы смотреть, гонятся ли за ним, Исаак не хотел. Позади упруго бурчала толпа. Этого ему и хватало.
Бок предательски болел, охватывая весь живот. Голова холодела, становилась чумной. Он несся к сгоревшему дому на Опалическом тракте с озарением и надеждой на спасение: «По крайней мере, им будет стыдно, что они застрелили человека, который пытался найти документы. Вацлав, ты мне всегда помогал, помоги и теперь». В глубине души сидело сомнение, что документов там нет, но попробовать стоило. Его просто тянуло к сгоревшему дому.
«Всегда нужна цель».
Вот он. Дом номер тридцать восемь. Черный и опасный. Стал нежилым, когда еще в сороковом произошло первое еврейское сопротивление, которое было ярким, но неудачным. Уже через неделю всех участников ополчения расстреляли, и с того самого дня во дворе было приказано построить стену, разделяющую Большое и Малое гетто. Стена эта к лету сорок первого года разрослась как спрут и теперь каждые пятьсот метров имела на себе табличку: «Проход через стену воспрещен под угрозой расстрела». Коротко и ясно.
Исаак кинулся перед стеной на колени, ища тайник или его подобие. Стена оставалась глухой, пустой и смотрела сверху белой табличкой, будто издеваясь.
«Вацлав, пожалуйста, спрячь их здесь, – дрожащими пальцами Исаак шарил по кирпичам, около гнилых ящиков, поставленных один на другой, в каком-то мусоре. За несколько минут весь проулок перевернулся вверх дном. – Они же убьют меня. Пусть там будет хоть двадцать «р»… Где документы? Ты так бы мне помог».
До черного дома от рынка бежать не пришлось бы долго: «Они сейчас проскочат Зеленую, а там тракт и я. Застрелят меня, а потом на площадь… или закопают непонятно где», – между ящиков тоже ничего не лежало, и он вдруг в один миг отмахнулся от всего, как будто его уже расстреляли или повели в Терракот. Исаак выдохнул, закрыв глаза, подумал, что везти так долго все равно не может, и сел напротив стены, спиной к тракту. Не хотелось встречать смерть лицом, ведь умирать приходилось некрасиво.
«Мда, Вацлав, я думал, что ты погиб глупо. Вот посмеешься надо мной. Из-за орехов, из-за несуществующих документов убили. Сейчас бы в еврейское гетто кинуться, да повязки нет. Тоже застрелят. Ну смешно же? Аж бок опять заболел. Я, как оказалось, без тебя совсем не могу. Выскочил и вот – здравствуйте».
Как это обычно бывает, когда человек в момент упадка настроения ищет то, что добьет его, так и Исаак стал с искренней нежностью смотреть на черные буквы: «Проход через стену воспрещен под угрозой расстрела». Вернее, не «проход», а «ход» – «про» откололось и пропало.
«Странно, ни одного слова про евреев», – и тут на него волной нахлынуло: он видел эту табличку когда-то и подумал то же самое, взглянув на нее. Бок разболелся настолько, что Исаак не сразу поднялся на ноги. Он отошел подальше, на секунду забыв о погоне, и еще раз, точно до этого был пьяным, взглянул на дворик.
Слева – стена тридцать шестого дома, справа – стена дома ополченцев и целая гора ящиков со стертыми надписями, а посередине он, такой маленький по сравнению с кирпичной стеной. Запрет глядит черными буквами, Исаак смотрел на него снизу и под углом. Да, в тот день, когда ему пришлось опять увидеть смерть и убить человека так, как хотелось бы забыть навсегда.
– А я вам изначально говорил, что еврейский вопрос нас измотает, – услышал Исаак недовольный, стальной, но приятный голос.
«Они идут». Похожую сталь он тоже где-то слышал, и воспоминание тоже было неприятным. Но сегодня уйти от прошлого оказалось проще – у нижнего ящика, напоминающего гроб, открывалась крышка, а за ней спасительная темнота могла поглотить с головой.
«Какой же ты умный, Вацлав!»
Теперь Исаак вспомнил все. Его действительно тянуло к месту спасения. Через ящик, в который он забрался, несколько десятков неугодных поляков и евреев пробирались из Малого в Большое гетто, где благополучно и не очень срывали повязки или покупали паспорта без особой отметки. И всем руководил Вацлав Седой.
Исаак залез в ящик ногами вперед, чтобы закрыть крышкой «вход», и замер, слушая голоса. Их, как и предполагалось, было три:
– Вся эта ситуация напоминает инквизицию, – раздалось громче. «Наверное, на углу стоят». – Ну изводим мы этих жидов, ну посадили их в Малое гетто, как пауков в банку, а разве так воюют? Ребячество какое-то ей-Богу. Я не понимаю…
– А вы в точности поняли приказ, а? – озадаченно спрашивал низкий баритон. – Стрелять их сразу или вести сначала в Терракот? Ну, вот тоже… Терракот! – голос начал скрипеть и кривляться, передразнивая кого-то. – «Ибо красный он от крови…» Это же кто-то из наших написал, да? Сколько пафоса! Хотя говорили, что у евреев кровь черная. Вот любят придавать значение ерунде. А Терракот-то – обычный дом, просто из красного кирпича с гестапо внутри, а развели, как не знаю что. Так стрелять или в… Терракот этот?
– Да из-за орехов-то… Можно было вообще ничего не делать. Беспризорники теперь все так… Потому что и вправду есть нечего.
В животе под рубашкой как будто что-то треснуло и так больно. Исаак сжался насколько позволял ящик и аккуратно впился ногтями в стенки около себя, стиснув зубы, чтобы не закричать. Колючая доска под ним со скрипом провалилась вниз, и он чуть не умер от ужаса. Пыль поднялась вверх, по спине пробежал земельный холод, и боль вышла на новый уровень. Ему показалось сначала, что живот разорвался пополам не иначе, что он снова оглох от страха и ослеп, оттого что не видел через щелки крышки, как к нему вот-вот подойдут после такого страшного грохота, который слышал, наверное, весь Кенцав.