Лето в присутствии Ангела
Шрифт:
— Вы ведь не воспользуетесь минутой слабости беззащитной, изувеченной женщины?
Nikolas стиснул зубы и мгновенно протрезвел.
— Простите, я был растроган этой «минутой слабости».= Упругим движением он поднялся на ноги и помог даме сесть на лошадь. Оставшийся путь они проделали молча, причем Лизавету Сергеевну не оставляло ощущение, что кто-то видел момент ее падения («Фи, какой дурной каламбур!»). Интуиция не обманула встревоженную даму: действительно, был случайный свидетель этой пикантной сцены.
Когда вернулись домой, послали за доктором Краузом, который в летнее время пользовал семьи соседей-помещиков. В Москве доктор жил в своем
Иван Карлович Крауз был русский немец. Его прадед приехал из Германии в Петербург, открыл аптеку и зажил по-бюргерски. После его смерти сын пустил по ветру дело отца, однако, в свою очередь, выучил сына в Геттингенском университете. Крауз оказался терпеливым, выносливым и упорным буршем. Он не захотел остаться в Германии, считая себя русским, и в Петербурге открыл частную практику. Среди его пациентов были люди высшего света, он разбогател, но так и не был принят в высшем кругу, куда всегда стремился: известно, что кроме денег, необходимо имя, родословная, уходящая корнями в древность. Без этого нечего было делать в светском Петербурге, и Крауз решил перебраться в менее чопорную и неприступную Москву. Несмотря на то, что он говорил чисто по-русски, в Москве его окрестили «худосочным немцем», для дворянских дочек и здесь он был не жених. Вопреки всему, Крауз все же мечтал жениться именно на дворянской дочке, поэтому с удовольствием принимал приглашения в усадьбы, где нравы свободнее, а маменьки менее бдительны.
К слову сказать, доктор тоже числился среди поклонников Лизаветы Сергеевны. Был момент, когда Крауз всерьез надеялся жениться на ней, но вдова с шутливой доброжелательностью отвергла его притязания. Они сохранили дружеские отношения, весьма доверительные.
— Надо беречь себя, сударыня: вы единственное сокровище на всю губернию, — назидательно проговорил Иван Карлович, заматывая щиколотку пациентки куском полотна. — Вот так. Можно даже попытаться пройтись. Понаблюдаю за вами денька три, если вы не против.
— Не против, друг мой, если не будете строить куры моим девочкам. Я знаю магию ваших чар! — смеялась Лизавета Сергеевна.
— Будьте покойны, — поклонился доктор со светской изысканностью.
Лизавета Сергеевна под предлогом травмы заперлась у себя, предоставив Маше вручить приз победителю на скачках. Ей нужно было перевести дух, пережить обрушившиеся на нее впечатления. Устроившись на кружевных подушках, Лизавета Сергеевна подперла голову рукой и задумалась. На устах ее блуждала мечтательная улыбка. Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы догадаться, о ком в этот момент думала молодая женщина. Ее ланиты хранили следы нежных поцелуев, а в ушах все еще звучал низкий, чувственный голос, который шептал ей: «Чудная, прекрасная!» «Что же мне делать? Что?» — мучалась Лизавета Сергеевна, но эта мука пока что была сладкой.
Пока еще ей не в чем себя упрекнуть. Они стояли на самой границе чувств, за которой — либо сближение, либо запрет. «Возможно ли счастье для меня? Ну, почему же нет? Что мешает мне?» И безжалостные доводы атаковали ее сознание, будто вокруг постели собрались те, кто создает общественное мнение: а разница в возрасте? Это же позор! А дети, что скажут они, узнав об их романе, ведь старший ее сын — ровесник Nikolas, а Нина, кажется, в него влюблена? Дворня, мужики перестанут ее уважать, и весь дом рухнет. А в Москве! Лизавета Сергеевна содрогнулась от одной мысли, что ждет ее в Москве. Тетушки, всемогущие судьи, не пустят ее на порог дома; в глазах дам, составляющих общество, она станет посмешищем, анекдотом. Молодые дамы или девушки на выданье будут коситься на нее: прыткая вдовушка увела из-под носа жениха!
Значит, запрет? Выслать Nikolas из Приютино под каким-либо предлогом, потому что находиться с ним рядом опасно… И не будет этих чудесных прогулок в лесу, и не слышать ей больше восхитительного пения Nikolas, не почувствовать его магической власти, не ощутить требовательных, мужских объятий… Нет, о нет! Все существо молодой женщины протестует против такого исхода!
Впрочем, почему она решила, что ее влечение взаимно? Возможно, там, в лесу, это был всего лишь порыв, минутное помрачение? Ведь она ничего не знает об истинных чувствах Nikolas, нельзя полагаться только на интуицию. Вот кабы рядом сейчас оказалась подруга Таня! Она легко бы все рассудила и поддержала. Татьяна Дмитриевна опытным взглядом определила бы, что испытывает Мещерский к Лизавете Сергеевне… А его тайна? Может, объясниться с ним? Тогда ей придется во многом признаться, не было ли это преждевременным?
Раздумья Лизаветы Сергеевны прервал довольно настойчивый стук в дверь.
— Войдите! — крикнула Лизавета Сергеевна, думая, что горничная Палаша пришла помочь ей перед сном. Она чрезвычайно удивилась, увидев перед собой Наталью Львовну. Вид дамы был торжественно-важен, она присела в кресла рядом.
— Простите меня, дорогая, я знаю, что вам нехорошо, но мне необходимо с вами поговорить.
— Я слушаю вас, — отвечала Лизавета Сергеевна, несколько встревоженная таким зачином. Волковская глубоко вздохнула и начала:
— Вы прекрасно знаете, как строго судит общественное мнение тех дам, которые нарушают приличие.
Лизавета Сергеевна вздрогнула.
— Еще более строго тех, кто нарушает нормы нравственности. Вы, наверное, прекрасно помните прошлогоднюю историю с Жихаревой?
Лизавета Сергеевна припомнила: скандальность положения Жихаревой состояла в том, что она изменила мужу с гувернером детей, ушла из семьи, а через год студент бросил ее. Жихарева умоляла мужа простить. Вся Москва гудела, как улей, осуждая несчастную за пагубную страсть. Муж, возможно и простил бы, но общественное мнение заклеймило бедную женщину позором, и он побоялся стать посмешищем. Так несчастная куда-то и пропала. Поговаривали, что наложила на себя руки.
Все это вспомнилось вдруг так ясно, и Лизавета Сергеевна, внутренне холодея, ответила на вопрос Волковской:
— Да, конечно, — а сама подумала: «К чему же она клонит?»
— Так вот. Я не из тех отважных женщин, которые могут пренебречь молвой, и я слишком люблю общество, чтобы отказаться от него… Дорогая, милая! — Наталья Львовна вдруг утратила всю важность. — Вы мудрая, мне кажется, вы совсем не подвержены земным страстям, мой муж называет вас святой. Вы, конечно, меня осудите, но вы добрая, посоветуйте, как мне быть. Я знаю, вы никогда не выдадите мою тайну, поэтому хочу вам открыться. О, я его люблю! Я так люблю его! Но он такой юный, совсем мальчик. Я не буду называть вам его имя, это ни к чему. Кажется, он отвечает мне взаимностью. Он хорош собой, он такой сильный, а когда он целует меня, я падаю в обморок!