Летом сорок первого
Шрифт:
– А мы сейчас узнаем, что имеется в столовой, – пообещал главный технолог завода, – она у нас тоже перестроилась на новый ритм работы.
Пока технолог звонил по внутреннему телефону, Попов взял трубку городского, позвонил жене. По его расчетам, она должна уже быть дома, вернуться с дежурства.
– Сашенька, ты откуда звонишь? – в голосе жены он уловил тревогу.
– Я здесь, в Москве.
– Приехал? Как хорошо! Я так о тебе беспокоилась! Утром ждала, уходила на дежурство, записку оставила. Так и знала, что поезд опоздает. Но не представляла, что на столько часов!
– Я утром приехал и, не заходя домой, отправился в институт.
– Куда? Куда?
–
Жена молчала. Слышно было лишь ее дыхание. Потом она заговорила.
– Я не знаю, на каком или под каким компрессором ты сейчас находишься, и меня это мало интересует. Понимаешь, мало интересует! – голос у нее звенел открытой обидой и огорчением, всем своим тоном она давала понять, что не верит его словам. – Но тебя с самого утра разыскивают из института! Несколько раз звонил сам директор!
– Хорошо, я ему сейчас же позвоню, – как можно спокойнее сказал Попов, и добавил, оправдываясь: – Я на заводе «Компрессор», в конструкторском бюро. Здесь и Иван Исидорович, Андрей Гаврилович и другие товарищи. Если меня будут разыскивать, сообщи, где я нахожусь. Мы, видимо, здесь еще задержимся.
Попов опустил трубку на рычаги. Настроение было испорчено. Бессонные ночи в конструкторском бюро завода имени Коминтерна, трудная и нудная обратная дорога, да и сегодняшний далеко не легкий денек, все это как-то сразу превратилось в один крупный ком, который навалился ему на плечи, давя и пригибая своей тяжестью. А тут еще невеселый разговор с женой. Он ее любил, любил давно и преданно, но за все годы совместной жизни так и не смог привыкнуть к ее женской логике, к постоянной ревности, то скрытой, то открытой. Она ревновала его к работе, к товарищам, к знакомым и, естественно, ко всем женщинам земного шара. Иногда эта ревность льстила его мужскому честолюбию, иногда забавляла, иногда раздражала. Но никогда не оставляла равнодушным.
В столовой, обыкновенной заводской столовой, где каждый брал в руки поднос и сам себя обслуживал, а потом относил грязную посуду, пахло чем-то вкусным, жареным и пареным, вызывая аппетит, на полках прилавка лежали тарелки с овощными холодными закусками, бутерброды с красной икрой, с осетриной, копченой колбасой, маслом, сыром, стояли стаканы со сметаной и кефиром, а в раздаточном окне румяные, щекастые молодые поварихи в белых халатах и колпаках, похожих на береты, деловито орудовали черпаками, наполняя тарелки то борщом, то окрошкой, то супом, подавали на второе котлеты, жареную рыбу или запеканку. В столовой было светло, чисто, уютно. Никакой сутолоки, хотя народу много.
– У нас на обед рабочие тратят не более двадцати минут, – с гордостью пояснял гостям, подсевшим рядом, секретарь парткома, человек солидный с Орденом Боевого Красного Знамени на лацкане серого пиджака. – Половину стоимости обеда оплачиваем из профсоюзных фондов, потому блюда выходят такими дешевыми. – И добавил: – Правда, так было. А сейчас даже трудно представить, что будет, как пойдет снабжение, но твердо знаю, что рабочий человек голодным не останется.
Справа за соседним столиком сидели двое пожилых рабочих.
– Говорят, карточки введут, – сказал один, седой, статный, расправляясь с котлетой. – В магазинах, как дочка написала из Ленинграда, люди скупают спички, соль, мыло, консервы.
– А у нас в Москве? Думаете не так? – сказал его сосед, заворачивая в газету пару бутербродов с копченой колбасой. – Но наши снабженцы пока выкручиваются, где-то что-то достают.
За другими столиками обсуждали положения на фронтах, последние сообщения информбюро. Наши войска откатывались назад. Это явилось большой неожиданностью. Известия ошеломляли, как гром среди ясного неба. Враг добился серьезных успехов, овладел важными экономическими районами. Воюем каких-то десять дней, а потеряли половину Прибалтики, чуть не всю Белоруссию и Молдавию, да добрую часть Украины, оставили две столицы, Вильнюс и Минск, немцы подступают к Риге, там прямой путь к Пскову, к Ленинграду. А на главном, на Западном фронте? Бои под Бобруйском, под Могилевом. Если не остановят гитлеровцев на Западной Двине и Днепре, то они выйдут и к Смоленску, а там, чего доброго, дойдут и до Москвы.
В дверях столовой показался главный инженер института в сопровождении ответственных работников наркомата. Попов помахал ему рукой:
– Андрей Гаврилович, прошу к нашему шалашу!
Главный инженер подошел к столику и, не усаживаясь на поставленный стул, сказал:
– Разыскивают вас, Александр Сергеевич. Зачем-то вы срочно понадобились в институте. Моя машина у проходной. Директор вас ждет.
– А вы, Андрей Гаврилович?
– Остаюсь на заводе.
– Сядьте с нами, хоть перекусите.
– Мы только из-за стола, наркомовские товарищи подзаправили основательно, – улыбнулся Андрей Гаврилович, – мою машину сразу же пошлите сюда, на завод.
– Хорошо.
Александр Сергеевич встал и, прощаясь с конструкторами завода и секретарем парткома, сказал им «до завтра», поскольку не сомневался в том, что и завтра, и послезавтра, и в последующие дни ему придется находиться на заводе.
В небольшой приемной, несмотря на поздний час, находилось несколько человек, своих, институтских. Как понял Попов, все они пришли к директору с неотложными делами. В приемной обычно редко толпились люди. Борис Михайлович любил порядок и заранее каждому назначал часы и минуты приема. «Рабочее время принадлежит государству, и никому не положено напрасно транжирить его», – любил повторять он, требуя от своих подчиненных такой же точности и исполнительности.
Борис Михайлович директором стал четыре года назад, когда вернулся из сражающейся Испании, где выполнял ряд важных заданий по налаживанию ремонта и производства оружия для бойцов республиканской армии. Он был из числа тех немногих, которые воочию и с близкого расстояния видели лицо фашизма.
К новому и рациональному порядку в институте скоро привыкли и уже не мыслили жить по-иному. Поэтому-то Попов и удивился, увидев, столько людей в приемной.
– Борис Михайлович отсутствовал почти весь день, а дела наши не ждут, – тихо за всех ответил на немой вопрос Попова коллега-конструктор Леонид Эмильевич Шварц, теребивший в руках потертую коричневую папку с бумагами.
– Товарищ Слонимер не отсутствовал, а находился в ГКО и на заседании в наркомате вооружения, – сухо поправила Алла Семеновна, секретарша директора, женщина молодая и приятной наружности.
Она открыто недолюбливала надоедливых и беспокойных конструкторов, годами создававших свою установку, из-за которых ее патрону часто доставалось от вышестоящих инстанций, и не раз слышала Алла Семеновна в их адрес далеко не лестные отзывы, особенно от солидных генералов Главного артиллерийского управления, которые даже новую боевую машину презрительно называли «железной арбой».