Летом сорок первого
Шрифт:
Глава вторая
Лес стоял вокруг сумрачно-темный, малознакомый и в то же время спасительно родной. Он укрыл их, приняв в свою чащу, спрятав от врагов. Как они добежали сюда, как забрались в спасительные дебри, Сергей не помнил. Но, главное, добежали, вырвались из огненного кольца. А точнее – прорвались. Даже не верилось, что остались живы. И как будто бы попали сразу в другой мир, в другую жизнь, в прошлую довоенную жизнь. Во вчерашний день. Без грохота артиллерийской канонады, без оглушительных разрывов авиационных бомб и гулкой трескотни пулеметных и винтовочных выстрелов, криков команды и стонов раненых... Все осталось где-то там, позади, словно ничего подобного и не было. Исчезло, словно кошмарный сон. Сергей так и подумал «словно кошмарный сон». Дался ему этот сон!
Сергей криво усмехнулся и мысленно ругнул сам себя. Мальчишкa! Двадцать два
Закомолдин вытер ладонью пересохшие губы. Во рту стояла неприятная горьковатая сухость, чем-то похожая на ту, какая обычно возникала у него к концу долгой напряженной тренировки, или перед финишем на марш-броске, или в последнем третьем раунде боксерского боя. Только здесь не было угла ринга с табуреткою и с подушкою, на которую можно опереться спиною, и каната, толстого белого, на который можно было бы опустить уставшие руки. Не было и тренера, который протянул бы кружку с водою, да вытер бы лицо влажным полотенцем. И дал бы совет, как дальше вести поединок. Как одолеть противника и закончить бой в свою пользу. Ему, тренеру, со стороны виднее, он уловит и сильные и слабые стороны соперника, может быстро оценить обстановку и найти пути к победе...
Сергей заставил себя приподняться с земли. Подтянул ноги и, опершись о мшаник, сел, откинувшись телом на шершавый ствол сосны. Вокруг стояла упоительная тишина, какая только может быть в глухом лесу, и она, после бесконечного грохота разрывов и лихорадочной стрельбы, казалась ему гнетущей и тревожной. Он чутко и напряженно вслушивался, стараясь уловить еле заметные признаки опасности. Но вокруг было тихо, и только изредка перешептывались кроны деревьев, когда поверху пробегал легкий ветерок. Сергей сел ровнее и продолжал нервно вслушиваться. Голова его, отяжелевшая от бессонных ночей, от боя, словно с похмелья, клонилась к земле, глаза сами собой узились, готовые закрыться, и ему очень хотелось снова повалиться на землю и лежать, лежать до команды «подъем». Хотелось, чтобы рядом находился кто-то, старший по годам и званию, чтобы он взял на себя все заботы и командирские обязанности. Но Сергей Закомолдин знал, что рядом нет никого старшего. Нет и тренера. А бой идет не боксерский и не на ринге, а самый настоящий, без перерывов на раунды, и никто ему сейчас не подаст совета и наставлений, всю ответственность надо принимать на себя. Вместе с ним вырвалось несколько пограничников, и они, обессиленные и уставшие, едва он подал команду, вернее, выдохнул слово «привал», попадали на траву, повалились под кусты...
Закомолдин сидел с закрытыми глазами, вслушиваясь в убаюкивающую тишину леса, и в странном полусне, полузабытьи, как в зыбком тумане, воскресало все то, что с ними произошло всего каких-то несколько часов тому назад, когда пограничники пошли на отчаянный прорыв. Их было около двухсот бойцов, измученных боями. Командовал прорывом сам майор Курзанов, командир пограничного отряда. Уже не было у них ни пушки, ни пулеметов, да и патронов осталось несколько сотен, по дюжине на винтовку. Лейтенант Закомолдин со своей группой прикрывал отход. Все, что случилось прошлой ничью, вернее, после полуночи, когда по сигналу майора пограничники ринулись на прорыв, сплошным горячим туманом плыло в сознании Закомолдина, и, по всей вероятности, нужно время, чтобы восстановить в памяти все детали, всю цепь событий, припомнить все пережитые подробности и разобраться в них. Но эти детали и подробности сейчас его мало интересовали. Он счастливо думал о главном: прорыв удался, они вырвались из кольца. Это главное для него было бесспорным. Одолели заслоны, сломили сопротивление и с боем, с ходу преодолев шоссе, по которому нескончаемым потоком двигались фашистские войска, пробились к спасительному лесному массиву, который, как он знал по картам, тянулся на сотни километров на север и на восток. Военное счастье улыбнулось им. В последние мгновения и его, Закомолдина, сильно поредевшая группа прикрытия, успела перемахнуть через шоссе, одолела огненный барьер...
Сергей отчетливо помнит пульсирующие трассы, которые многочисленными линиями перечертили ночную темноту, и ослепительно яркий свет ракет, осветивших все вокруг до мельчайшей травиночки, и безысходное состояние, пережитое им в те критические минуты, пока из последних сил преодолевал заросли кустарника и углублялся в спасительную темноту леса, надеясь за деревьями укрыться от жалящей паутины огненных трасс. Бежал в темноте, как слепой, на ощупь, вытянув руку, падал, поспешно вставал и спотыкался о корни, пни, продирался сквозь заросли жестокого ельника и кусты можжевельника, натыкался на стволы, на колючие ветви. Рядом бежали те, кому удалось прорваться... А сердце бухало в груди, стучало кровью в висках, повторяя одно-единственное слово: жив! жив! жив!.. Спасся!.. Спасся! Не подкосило осколком, хотя вокруг грохотала и дыбилась от разрывов земля, уберегся и от пули, хотя они роем проносились совсем рядом, порой обдавая мгновенной жуткой теплотой разогретого металла... Только радости почему-то он никакой не испытывал, ее было совсем мало, а в его возбужденном сознании жила, заглушая собою, придавливая все другие чувства, одна занозисто острая боль огромного несчастья, одной большой непоправимой беды, которая обрушилась на заставы, на пограничный отряд, на другие отряды и воинские части, а они не смогли удержать границу в неприкосновенности и пустили эту самую большую беду в глубь своей страны... Того, что случилось, почему-то никто никогда даже и не пытался предвидеть.
А надо было бы предвидеть и такое. Но не хотели. Даже мысли не допускали и пресекали возможность обсуждения такого варианта военных действий. Закомолдин никогда не забудет, как его публично, в назидание другим молодым командирам, отчитал комиссар отряда Телужин только за то, что Сергей осмелился на командирских занятиях, по своей наивной простоте, задать волновавший его вопрос: «А как действовать взводу, если противнику все же удастся вклиниться на нашу территорию?» Воевать собирались только на сопредельной стороне, на чужой земле. Об этом говорили, к этому готовились и об этом пели в строевой песне: «И на вражьей земле мы врага разгромим...»
Но судьба распорядилась по-иному. Вторую неделю воюем и все пока на своей земле. Как ни крути, как ни верти, а выходит одно, что самая большая беда именно там и подстерегает нас, людей, где мы ее меньше всего ожидаем.
Только эту простую истину щепетильный в мелочах капитан Телужин никогда не узнает. Он погиб в первом неравном бою. Два часа он сдерживал бешеный натиск гитлеровцев, не подпускал их к мосту, метко поражая врагов очередями станкового пулемета «максим». Подходы к небольшому мосту, да и сам мост был усеян трупами вражеских солдат.
Комиссар считался в погранотряде одним из самых метких пулеметчиков, он и на соревнованиях в округе всегда выходил в призовую тройку. Телужин умел «максимом» не только снайперски поражать цели, но еще и разговаривать, вернее, передавать сведения по азбуке Морзе, как заправский телеграфист: та-та, та-та-та, точка-тире, точка-тире... Он со стрельбища, которое находилось неподалеку от казарм, от дома, где жили семьи командиров, передавал привет Нине, своей жене, называл пограничника, отличившегося в выполнении упражнений, лучше всех поразившего мишени. А когда бойцы возвращались, то их встречала Нина, смуглолицая улыбчивая женщина, красавица и умница, гордость погранотряда, чемпионка Западного округа по кроссу и бегу на средние дистанции, в нее были открыто или тайно влюблены чуть ли не все командиры, а о бойцах и говорить нечего. Нина с приветливою улыбкою встречала и подносила букет цветов именно тому, у кого сегодня был самый лучший результат. Пограничники каждый раз приятно удивлялись. Как она смогла догадаться? Как она узнала итоги стрельб? Тайна раскрылась буквально перед самой войной, когда в отряд прибыло пополнение. Один молодой боец, знавший азбуку Морзе, расшифровал сигналы комиссара, прочел его «письмо»...
Гитлеровцы сосредоточили огонь на пулеметчике. Но пулемет всякий раз оживал, когда они поднимались в очередную атаку, лезли на мост. Комиссар, дважды раненый, руководил боем, бил и бил короткими очередями, прощался со своей женой, приказывал и уговаривал ее, отстукивая очередями только одно слово: У-х-о-д-и... У-х-о-д-и... У-х-о-д-и...
Но Нина никуда не ушла. Она находилась рядом, в соседнем окопе, перевязывала раненых и сама стреляла из винтовки. А когда пулемет комиссара замолк, она, невзирая на опасность, под пулями бросилась к мужу. «Максим» молчал лишь считанные минуты. И заговорил снова, бил по наседавшим врагам, заставляя их откатываться назад, залегать, отползать. Захватить мост через речушку с ходу и выйти в тыл пограничному отряду гитлеровцам не удалось. Мост они взяли только тогда, когда подошла подмога: два бронетранспортера и танк. Немецкий танк, выйдя к мосту, из пушки в упор расстрелял отважную пулеметчицу. Но и танк дальше моста не прошел. Едва он приблизился к окопу, как навстречу ему поднялся истекающий кровью старшина Ефремов, который не раз получал из рук Нины букеты цветов, который вместе с нею защищал честь отряда на окружных соревнованиях по легкой атлетике, поднялся со связкою гранат, торопливо стянутых солдатским ремнем...