Летом сорок первого
Шрифт:
Капитан Акимов приказал Шургалову и пулеметчику Ляхоновичу забраться на уцелевшую часть чердака и там оборудовать наблюдательный пункт. Капитан убежденно верил, что с часа на час должны прибыть наши воинские части и они вышибут гитлеровцев из крепости.
– Держись, ребята, – говорил он хриплым голосом, – как только в Москве узнают, что крепость в окружении, такие силы двинутся, что от врага и пылинок не останется!
Страшная картина разрушения открылась перед Шургаловым, когда он с пулеметчиком забрался на чердак и через проем посмотрел в сторону центра крепости. Шургалов, долгое время прослуживший здесь, сейчас плохо понимал, где и что было раньше. Все вокруг напоминало огромную каменоломню. Разрушенные здания, глубокие воронки от разрывов тяжелых бомб и снарядов,
Разве мог он, старший сержант, даже в самом кошмарном сне предположить, что война начнется именно так, обрушится внезапно и губительно. Для чего же они тогда тренировались и готовились, проводили стрельбы, марш-броски, учения, часто поднимались среди ночи по учебной тревоге, одевались в считанные секунды и, схватив свое штатное оружие, занимали места в общем строю, выполняя приказы своих старших командиров? Все выполняли, как и положено Уставами и Наставлениями, за сноровку получали поощрения и благодарности, подразделение числилось в передовых. И вдруг – такое!
Брестская крепость с ее центральной мощной Цитаделью, расположенной на острове, образованном рукавами реки Муховец при ее впадении в Западный Буг, была серьезным военным объектом. Сама Цитадель с двухэтажными оборонительными казармами (кирпичные стены их, которые кольцом опоясывали остров, толщиною почти в два метра) еще имела, как слышал Шургалов от старших командиров, более пятисот укрытых от огня артиллерии казематов, не говоря уже о других инженерных сооружениях. А вокруг Цитадели, прикрывая подступы к ней, располагались Волынское, Корбинское и западное Тераспольское укрепления, также сооруженные из кирпича и бетона, окаймленные рвами с водой и нешироким рукавом Буга. Таким образом, вся крепость располагалась на четырех островах. Да еще были предместные укрепления с земляными валами и оборудованными огневыми точками, гнездами и узлами. И размещались в крепости полки двух дивизий, несли службу пограничники Краснознаменного отряда, дислоцировались спецчасти, спецслужбы, штабы, школы... Тысячи людей, главным образом кадровых военных, с оружием, артиллерией, танками, складами боеприпасов и продовольствия. Огромная сила, и эту силу Шургалов ощущал сам, особенно в дни празднований и общих построений, когда вместе с другими стоял в строю или маршировал перед трибуной, на которой находились военачальники. И как могла эта отлаженная крупная воинская часть, располагаясь в такой солидной крепости, в первые же минуты нападения врага, на борьбу с которым готовились давно, растерять свои боевые возможности, перестать быть единым боевым организмом, крепостью, и превратиться в отдельные очаги отчаянного сопротивления...
От грустных размышлений его отвлекли радостные крики. Могучее «ура!» потрясало воздух, перекрывая грохот боя. Шургалов с чердака видел, как в разных местах крепости восторженно махали руками, взлетали вверх пилотки, фуражки. Шургалов тоже чуть было не сорвался с места и не закричал восторженно и радостно.
Наши! Над крепостью пролетели
Бомбардировщики, сопровождаемые разрывами снарядов и трассирующих пуль, улетели на Запад, в тыл врага, наносить удары по каким-то важным объектам. А в крепости короткое затишье сменилось яростным шквалом огня. Гитлеровцы со всех стволов стали палить по ее защитникам. Снова заухали разрывы тяжелых снарядов, с треском разрывались мины, строчили пулеметы, автоматы, беспорядочно стреляли винтовки, и все эти звуки слились в один сплошной грохот. Шургалов увидел, как на площадь выползли два немецких танка. Один из них остановился, наткнулся на что-то, из-под гусениц взметнулся фонтан взрыва, и танк вспыхнул факелом, зачадив густым черным дымом. А другой двигался по площади и гусеницами стал давить раненых. Шургалов, сжав зубы, смотрел на это тупое варварство. Страшно было сознавать свое бессилие. Он знал, что гранаты кончились, вернее, они еще были, но к ним не имелось запалов. А танк, расправившись с ранеными, приблизился к казарме и вдруг выпустил по амбразурам слепящую струю огня. Там за амбразурой что-то вспыхнуло. У Шургалова похолодело в груди.
– Огнемет! – выкрикнул, матерясь, Ляхонович и выпустил по танку длинную очередь из пулемета.
Шургалов схватил его за плечо:
– Стой!
Навстречу танку, выбежав из-за укрытия, бросился боец. Танк плеснул струей огня. А боец размеренно, как на учениях, занес руку. Шургалов увидел, что гранаты с длинными ручками: немецкие! Боец размахнулся и рывком бросил связку гранат. Сделав еще несколько шагов и чуть качнувшись, он упал одновременно со взрывом, объятый пламенем. Из горящей машины выскочили два танкиста и тут же повалились, скошенные пулями...
– Ложись! – крикнул Ляхонович, в грохоте с трудом уловив свист снаряда.
Едва Шургалов плюхнулся рядом с ним на перекрытие чердака, как с треском, ломая черепицу и балки крыши, влетел снаряд и молнией взметнулся взрыв...
Очнулся Шургалов в полутемном сумеречном каземате на цементном полу. Вокруг стонали и охали раненые, матерились, просили пить... Их было много. Перевязанные кое-как и часто не бинтами, а разорванными простынями или рубахами, сквозь повязки у многих сочилась кровь. Дышать нечем. В каземате, похожем на бетонный подвал с низкими сводчатыми потолками, лишь одно окошко, схваченное решеткой. Стекла выбиты, с улицы проникает лишь гарь, да дым и пыль... Пол каземата, от близких взрывов, то вздрагивает, то колыхается, как детская люлька.
Шургалов, придя в себя, торопливо подвигал сначала одной ногой, потом второй, затем руками. Убедившись, что они на месте, ощупал руками голову, грудь, живот. Облегченно вздохнул: цел! Значит, его просто оглушило. Мысленно поблагодарил Ляхоновича – это он, а не кто другой, спас его и стащил сюда, в каземат. Жив ли он?
– Очухался?
Шургалов повернулся на голос. Рядом сидел раненый, прислонившись спиною к стене, с забинтованной головой, на повязке темнели сгустки засохшей крови.
– Ага, – отозвался Шургалов, с трудом приподнимаясь.
– Лежи, лежи, – посоветовал сосед слева, голос его показался знакомым, – храни силы... Мать-перемать этих фашистов!..
Шургалов узнал бойца. То был высокий красноармеец из соседнего батальона. Лучший бегун на дальние дистанции и заядлый танцор. Сейчас он лежал какой-то странный, укороченный, приглядевшись, Шургалов увидел, что тот без ног. Пониже колен у него намотаны груды кровавых бинтов. Ему стало не по себе. И чтобы не молчать, спросил:
– Давно я тут?
– Двое суток... Не, третьи пошли. Мертвяк не мертвяк, живой не живой. Хорошо, что очухался. – И снова длинно выматерившись в адрес фашистов, красноармеец потянулся к Шургалову: – Товарищ старший сержант, у тебя оружие какое-нибудь имеется?
– А что? – не понял тот.
– Будь человеком, прикончи меня, – зашептал тот. – Прикончи! Мне все одно не жить, избавь от мучений... Не могу, понимаешь ты, не могу, не могу так... Без обеих...