Летописец. Книга 2. Тень во времени
Шрифт:
– Я буду рада, если вы оба проводите меня в галерею, – попросила Марция Георга и Ноэля. Она направилась к выходу и не оглядывалась больше, пока двери не закрылись у неё за спиной.
Глава 2. Тайна Тёмной галереи
Принцесса оказалась примерно такой, какой Георг представлял себе дочь Маэрины и Гиемона. Внимательные голубые глаза оттенялись светлыми бровями, гладкие русые волосы были зачёсаны назад, что очень бы ей шло, если бы не шрамы. Марция не унаследовала от матери типичных для Кройдомов чёрных волос и карих глаз – от Маэрины ей достались чуть треугольное лицо с большим лбом, твёрдый подбородок, небольшой рот, говорившие об уме и силе воли.
Принцесса старалась казаться невозмутимой, но он видел: её задевают косые и насмешливые взгляды. Мало того, этот
«К счастью для тебя, не для Ванды», – про себя усмехнулся Георг. Жена предпочла бы шумное столичное общество, развлечения, песни, танцы до утра и прочее, что любит молодёжь. Она и в их поместье приглашала музыкантов, певцов, скоморохов и других дармоедов. Ей было одиноко, она злилась на мужа, на слуг, на поместье, даже на мозаичное панно, изображавшее парус посреди моря. Однажды Ванда уговорила Георга написать её портрет. Он попытался вспомнить прежние навыки, чтобы развлечь её. Готовая работа напоминала поделки, которые он рисовал в далёком детстве, когда только учился разводить краски. Жена обиделась, Георг разозлился, заявив, что проще нанять десяток художников, пусть они напишут ей хоть десять портретов. Куда он может послать этих художников, Ванда описала в таких выражениях, каких Георг от солдат на войне не слышал. Жизнь среди горцев приучила её ничего не бояться, не скрывать чувств, зато хорошие манеры она усваивала с трудом. В итоге Георгу хотелось держаться подальше от Нортхеда и собственного поместья, где Ванда наводила порядок. Не поэтому ли он принял предложение короля и носился по стране в поисках недовольных? С ними легче договориться, чем с Вандой. Жена в его отсутствие обустраивала поместье по своему вкусу. Вкус у неё, надо отметить, был своеобразный. Спальню она отделала так, что та напоминала дорогой, прекрасно обставленный бордель. От красного цвета резало глаза, обнажённые женщины на картине в семейной спальне вызывали не столько желание, сколько смех. Георг, чтобы не ссориться с супругой, держал язык за зубами, стараясь пореже бывать дома: рано или поздно жена наиграется.
Георг надеялся, что хотя бы во дворце короля ей полегчает, – и ошибся. Она флиртовала с Максом, обоими Ривенхедами, даже с Райгардом, который этого не заметил, так как глаз не сводил с Илзы Ривенхед. Пусть Валер выяснит, что ей надо. Он понимает дочь куда лучше, а вот Георг так и не нашёл с ней общего языка: он порой просто не знал, о чём с ней говорить. Георг не возражал бы завести ребёнка, однако за два с лишним года их брака дети не появились. Впрочем, учитывая, как смотрят на Ванду её поклонники… Конечно, он не так молод, как раньше, но не слеп. Лучше увезти жену домой сразу после свадьбы короля, пока же придётся не спускать с неё глаз. Хорошо хоть Валер помог: сегодня она точно никуда больше не выйдет. Георг как раз хотел ускользнуть из зала, и тут подвернулся удачный предлог. Заодно Марция сможет уйти: ей явно не по себе под взглядами здешней публики, пусть она и делает вид, что это её не задевает. Сидя за столом, Георг невольно сравнил жену с принцессой и признал, что видимое спокойствие и невозмутимость Марции ему больше по нраву, чем крутой и пылкий характер Ванды. Жаль, что Ванда не такая, как Марция. Или Мая.
Георг редко видел Маю за эти три года, каждый раз отмечая, что её выдержка становится всё сильнее, от прежних эмоций не остаётся и следа. Поговаривали, что от неё веет холодом, что она умеет вызывать северный ветер, её кровь давно застыла в жилах, как у мертвецов, и она говорит напрямую с Селевруном, хозяином Страны Ледяного Тумана. Георг смеялся про себя над этими суевериями. Иногда, когда Мая появлялась на публике, люди смотрели на неё со страхом и отвращением – тогда за неё становилось страшно. Вряд ли кто-то отважится напасть, конечно. О силе Истинной Летописи по стране ходило всё больше легенд, клятва на эшафоте стала притчей во языцех, обросла такими подробностями, что истиной там не пахло. Милая добрая девушка переменилась полностью. Это восхищало Георга, одновременно вызывая жалость: такая жизнь и впрямь напоминала смерть. Будь проклято волшебство, сканты и Летопись! Не такого хотела Катрейна для Маи!
Иногда Георг мечтал сделать то, о чём говорил Оскар Мирн: сжечь Истинную Летопись. Получалось у него это разве что в снах. Дело было не только в магической вещи и Мае. Дайрус не обращал внимания, но члены Королевского Совета не раз горячо обсуждали между собой появление скантских алтарей и бродячих «волхидов» с их призывами, предсказаниями, угрозами. Страну захлестнули всплески языческих ритуалов, всё более шумные празднования скантских праздников в дни солнцестояния и равноденствия. После костров и монастырских погромов времён Айвариха власти не решались обуздать идолопоклонников, тем более что их главного идола – Истинную Летопись – никто в Сканналии тронуть бы не посмел. С именем Летописи на устах всевозможные «маги», «чернокнижники», «вещуны» отравляли веру, бередили народ, который после недавних потрясений наивно принимал всю эту ерунду за чистую монету. На проблему накладывались нерешённые конфликты эктариан с зарианцами: они не желали уступать место соперникам по вере и спорили между собой, кому принадлежит кафедральный собор. Дайрус после коронации так и не поменял закон, делавший короля главой церкви. Он заявил, что зарианцы и эктариане – дети одного Бога, пусть каждый молится, как считает нужным, король же будет выступать судьёй по спорным вопросам. Наспех собранный Церковный Собор утвердил эдикт. Теперь споры копились, решения откладывались, протесты с обеих сторон усиливались, грозя когда-нибудь прорваться. Георгу не было дела ни до старых, ни до новых богов – он не желал вражды из-за веры и на своих землях навёл порядок, вынудив верующих договориться друг с другом.
– Сколько здесь портретов? – голос Марции оторвал Георга от мрачных мыслей. Оказывается, они уже добрались до Тёмной галереи. Георг надеялся откланяться по пути, но Марция так старалась выглядеть заинтересованной, что он решил остаться. К тому же Сиверс, кажется, не знает, о чём говорить. Георг видел, что он слегка растерян и тоже не прочь уйти.
К Ноэлю Сиверсу он испытывал двоякие чувства. Его подчёркнуто старомодные наряды, неуверенность в себе вызывали у многих раздражение и насмешки, Георг же видел в нём внутреннюю гармонию и независимость от мнения окружающих, которым безотчётно завидовал. Ноэль ничего особенного не ждал от жизни, ни у кого ничего не просил, тем не менее получил любимую женщину и отличного сына. Георг понятия не имел, есть ли у Сиверса сейчас женщина, зато отметил, насколько плохо выглядит Ноэль. Вероятно, он чем-то болен.
– Здесь тридцать два изображения королей и королев, – Георг знал эти работы наизусть.
Портреты занимали большую часть стены – на фоне скромных работ особенно выделялись два огромных полотна. Правда, Георг всегда смотрел не на размеры, а на лица, оценивая руку художника. От одного конца коридора до другого менялись эпохи, костюмы, причёски, приёмы, манера письма, однако выражения лиц и глаз не зависели от времени – только от мастерства художника и характера личности, которую он писал.
Первые портреты появились лет двести назад. Каждый король считал долгом оставить своё изображение, да ещё, как правило, не одно. В галерею вешали один портрет короля, остальные пылились на складе, подробно описанные в списке дворцового имущества и никому не нужные.
Портрет Валамира в образе святого, написанный лет через триста после смерти первого сканналийского короля, напоминал икону на дереве. Георг не видел, как был написан небольшой портрет Райгарда Второго, но рука Алика Двара, барундийского художника, чувствовалась сразу. Георг учился у него в Барундии.
– Я думал, портрет пропал, – он задумчиво посмотрел на преданного им когда-то короля.
– Катрейна сохранила его, – тихо сказал Ноэль.
– Давненько я тут не бывал, – Георг огляделся. Из новых работ в галерее появился офорт, изображавший Айвариха в образе безумного Иригора. Интересно, какой насмешник его сюда принёс? Лист явно вырвали из книги, отпечатанной в типографии Килмаха. Да, это его линии, хотя привычная монограмма «ДК» отсутствовала. После смерти Айвариха художник уехал в Барундию, где объявился при дворе Гиемоню Недавно он вернулся в Сканналию и сейчас усердно рисовал портрет Дайруса. Георг предпочёл бы удалить Килмаха из дворца, однако Дайрусу он нравился.