Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора
Шрифт:
– Ясно. – Он внимательно поглядел на кончик сигареты, опять затянулся и выпустил дым. – Совесть мучит, а?
Конечно, он не угадал. Но доля правды в этом была, причем достаточная, чтобы лицо Евы так и вспыхнуло.
Нед, развалясь в кресле и все еще изучая кончик своей сигареты, продолжал с повадкой бывалого следователя:
– Скажи–ка, милая, а тебе не тошно?
– Отчего же?
– Да из–за дружбы с Лоузами.
– Знаешь, Нед, тебе этого просто не понять.
– Ну да, я недостаточно благороден? Я не так благороден, как тот кретин в доме напротив?
Ева вскочила, поправляя
– Зря, между прочим, ты выбрал тон обиженного ребенка, – сказала она. – Меня этим не проймешь.
– При чем тут это? А когда ты беседуешь с ним, твой тон просто невыносимо действует мне на нервы.
– Правда?
– Правда. Ты ведь умная женщина.
– Спасибо.
– Но когда ты говоришь с Тоби Лоузом, ты будто нарочно стараешься быть поглупей, чтоб к нему приспособиться. Господи, надо же! Какие излиянья! Шоу, видите ли, «мил». В конце концов, тебе удастся себя убедить, что ты такая же дура, как Тоби. Ведь если ты этак с ним беседуешь, пока еще вы не поженились, что же потом–то будет? – он говорил вкрадчиво. – Неужели же тебе не тошно, Ева?
«Пошел ты к черту!»
– Ну как? – осведомился Нед, выпуская новое облако дыма. – Что, правда глаза колет?
– Я тебя не очень–то испугалась.
– Да что ты знаешь про этих Лоузов?
– А что я знала про тебя до того, как мы поженились? И много ли я узнала с тех пор о твоей прежней жизни? Только что ты эгоистичен…
– Положим.
– Груб…
– Ева, милая, мы же говорим о Лоузах. Ну, что тебя там пленило? Их добропорядочность?
– Конечно, мне хочется быть добропорядочной. Как всякой женщине.
– Ах, скажите!
– Оставь, милый, это же неумно. Пойми, они мне нравятся. Мне нравится и мать семейства, и отец семейства, и Тоби, и Дженис, и дядя Бен. Они доброжелательны. Они живут так, как надо, и все же они не зануды. Они такие, такие, – она поискала слово, – нормальные.
– А отцу семейства нравится твой счет в банке!
– Не смей!
– Доказать пока не могу. Но погоди, вот…
Нед смолк. Он провел рукою по лбу. Минуту он смотрел на нее с искренним – она готова была поклясться – глубоким чувством: что–то новое – растерянность, отчаяние и даже мягкость во взгляде.
– Ева, – выпалил он. – Я этого не допущу.
– Чего ты не допустишь?
– Я не допущу, чтоб ты совершила ошибку.
Когда он двинулся к туалетному столику, чтобы раздавить окурок в пепельнице, Ева вся напряглась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на него. Она знала его до тонкостей и почуяла в нем нечто вроде ликования. Нед зажег новую сигарету и снова повернулся к Еве. На сияющем лбу его, под светлой шапкой кудрей пролегли морщинки.
– Ева, а я кое–что узнал сегодня в «Замке».
– Ну?
– Говорят, папаша Лоуз, – продолжал он, выпуская дым и кивая в сторону окна, – туг на ухо. Но все же, что, если я отдерну шторы и крикну во все горло: «Как дела?»
Молчание.
Ева ощутила приступ дурноты, напоминающий начало морской болезни. У нее даже в глазах потемнело. Все было как во сне. Густой дым сигареты в душной спальне. Синие глаза Неда в этом дыму. И ее собственный голос, совершенно чужой и далекий.
– Ты не сделаешь такой гадости!
– Почему же? Не вижу тут никакой гадости, – спокойно возразил Нед и ткнул в нее пальцем. – В чем ты провинилась? Ты чиста, как ангел, разве нет?
– Да.
– Повторяю. Ты – воплощенная добродетель. Я – злодей из мелодрамы. Я ворвался сюда силком, хотя у меня и был ключ. – Он повертел его на пальце.
– Предположим, я подниму шум. Тебе–то чего бояться?
У нее пересохли губы. В глазах рябило. Все происходило как будто в страшной пустоте, и каждый звук шел словно с огромного расстояния.
– Я хам, и меня надо бить – вот пускай твой Тоби Лоуз и попробует. Ты хотела меня вышвырнуть, верно ведь? Твои преданные друзья тебя знают и поверят каждому твоему слову. Отлично! Ну, а я ничего не стану опровергать, честное слово. И раз я тебе так противен, раз это такие прекрасные люди, как ты изображаешь, так почему же ты сама–то не зовешь на помощь, а вся трясешься, когда я собираюсь кричать?
– Нед, я не могу объяснить…
– Почему это?
– Ты не поймешь.
– Почему это?
Ева махнула рукой в полной беспомощности. Разве так, сразу, ему объяснишь?
– Скажу тебе только одно, – сказала Ева. Она говорила спокойно, хоть глаза ее наполнились слезами. – Мне лучше умереть, чем чтобы кто–то узнал, что ты тут был сегодня.
Нед мгновение смотрел на нее.
– Правда? – сказал он. И тотчас направился к окну.
Первым движением Евы было выключить свет. Она метнулась к выключателю, путаясь в полах халата, атласный поясок которого опять развязался. Впоследствии она никак не могла припомнить, кричала она или нет. Споткнувшись о пуф, она дотянулась до выключателя, с трудом удержалась на ногах, выключила лампу над туалетным столиком и чуть не вскрикнула от радости, когда в комнате стало темно.
Следует усомниться в том, намеревался ли Нед – даже и в таком состоянии – окликать через дорогу сэра Мориса Лоуза. Но намеревался он это делать или нет – никакой роли не играет.
Он отдернул тяжелую штору, громыхнув деревянными кольцами по карнизу. Он приподнял тюлевую занавеску и выглянул. Вот и все.
Он смотрел на освещенные окна кабинета сэра Мориса Лоуза, всего в пятидесяти футах через дорогу. Это были французские окна, начинавшиеся от самого пола. Выходили они на каменный с железными перилами балкончик как раз над парадной дверью. Окна не были закрыты; стальные ставни не заперты; шторы не спущены.
Но в кабинете все переменилось с тех пор, как Нед смотрел туда всего несколько минут назад.
– Нед! – позвала Ева, больше и больше пугаясь. Никакого ответа.
– Нед, что случилось?
Он показал ей на кабинет, и этого было достаточно.
Они увидели средних размеров помещение, по стенам уставленное застекленными горками разных стилей и размеров. В окна просматривалась вся комната. Среди горок стояло и два–три книжных шкафа. Обитая парчой мебель на тонких золоченых ножках ярко выделялась на фоне белых стен и на сером пятне ковра. В прошлый раз, когда Нед смотрел в окно, горела только настольная лампа. Теперь же поразившая обоих зрителей сцена освещалась безжалостным светом люстры.