«Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941
Шрифт:
— Кто вы? — Он мог быть миссионером, санитаром или еще кем-нибудь. Пассажир слабо улыбнулся.
— Я фотограф. Снимаю для «Лайф».
Ну конечно же Дэвид Шерман. Фоторепортер «Лайф»! Будучи не слишком умелым, но старательным любителем, я был восхищен возможностью увидеть за работой талантливого профессионала. К очевидному неудовольствию матросов, камера была торжественно возвращена Шерману, и мы оба стали снимать финальные сцены потопления нашей ошибочной жертвы.
«Замзам» ушел под воду быстро. Мне показалось, что судно было радо отправиться на вечный покой.
В
Один из них с любопытством спросил:
— Не могли бы вы сказать, что означают слова этой песни и на мелодию какого из нацистских маршей она написана?
И я торжественно повторил бессмысленные рифмы:
Добрый вечер. Доброй ночи. Предлагающий розы. Покрытый гвоздиками. Завтра утром, если Господь пожелает, Ты проснешься.Любопытный пассажир очень внимательно выслушал меня и нетерпеливо переспросил:
— Да, я слышу, но что здесь имеется в виду?
— Если честно, — ответил я, — понятия не имею.
Только намного позже, после длительных размышлений, мне показалось, что я понял смысл, который удивительно точно соответствовал нашим обстоятельствам. Никто из нас этого раньше не замечал.
Рогге, понимая, какое влияние будет иметь инцидент с «Замзамом» на формирование американского общественного мнения, повторил свое обещание, что пассажиры будут или переданы по пути на нейтральное судно, или высажены на берег в нейтральном порту. Он уже предвидел реакцию прессы на нашу последнюю победу.
Но нам не пришлось сдержать обещание. Через три или четыре дня после того, как мы расстались с «Дрезденом», было получено кодированное сообщение от «вышестоящего командования», в соответствии с которым, в нарушение всех прежних инструкций, «Дрездену» было предписано следовать в оккупированную Францию. Рогге был очень зол из-за этой неожиданной перемены в политике, предчувствуя, что его обещание и его точка зрения, записанная мной в корабельный журнал, станут причиной сурового взыскания для нас обоих.
Каковы бы ни были мнения относительно военного аспекта проблемы и риска использования судна снабжения, такого как «Дрезден», для доставки пленных в нейтральный порт, я до сих пор уверен, что было бы намного лучше, если бы мы выполнили свое первоначальное обещание. И даже риск потерять «Дрезден» из-за интернирования или блокады мог бы считаться оправданным. Даже не принимая во внимание гуманитарную составляющую проблемы, выполнение обещания диктовалось практической целесообразностью. Нарушив слово, мы навлекли на себя всеобщее презрение. Поэтому мы с особенным нетерпением ожидали информации о судьбе «Дрездена» и с облегчением узнали о его благополучном прибытии на территорию оккупированной Франции.
Рогге говорил:
— Подводники редко дают себе труд разобраться, какой груз
Путешествие домой оказалось довольно неприятным для пассажиров «Замзама». Оно продолжалось пять недель, на протяжении которых они жили впроголодь, в антисанитарных условиях, и подчинялись дисциплинарным правилам, бывшим вынужденно суровыми, потому что мы смогли выделить только полдюжины матросов для укрепления команды «Дрездена», и они должны были контролировать многократно превосходящих их по численности пленных.
Перед уходом «Дрездена» я дал Шерману записку с адресованной военно-морским властям просьбой — как раз на случай, если они изменят свою позицию относительно нейтрального порта назначения, — позволить ему сохранить фотографии, которые он в моем присутствии сделал на рейдере. Они были совершенно безобидны. У военно-морских властей сложилось другое мнение, и фотографии были конфискованы.
Зато другие фотографии, о существовании которых я не подозревал, опасные изображения «Атлантиса», снятые им во время обстрела, Шерман сумел провезти в Америку. Одна из них и помогла капитану «Девоншира» идентифицировать нас при роковой для нас встрече.
Когда «Дрезден» скрылся из вида, все с облегчением вздохнули. «Замзам» оказался для нас явным перебором. Напряжение, связанное с надобностью обеспечить всем необходимым такое количество женщин и детей, да к тому же «нейтралов», было слишком уж сильным.
Пигорс одобрительно заметил:
— «Атлантис» никогда не был таким опрятным, да и таким спокойным тоже. Строго установленный порядок, — добавил он, — начинаешь ценить только тогда, когда приходится некоторое время обходиться без него. Не говоря уже о вечной головной боли — кормежке тридцати пяти малышей…
Но эпопея с «Замзамом» еще не окончилась. Облегченно вздыхая при виде удаляющегося «Дрездена», мы не могли не почувствовать острый и очень неприятный запах.
— Эта жуткая вонь, — заметил я, — становится все сильнее. Все начиналось с легкого запашка, но теперь он превратился в сущий кошмар. Создается впечатление, что вонь идет от вентиляторов. Что, черт возьми, это может быть?
— Не удивлюсь, — мрачно предсказал Фелер, — Что скоро мы все умрем.
Вонь превратилась в самую насущную проблему. Она постоянно усиливалась и быстро стала невыносимой. Уже четверо суток «детективы» обследовали корабль. Сначала мы решили, что в вентиляционных шахтах каким-то образом появились дохлые крысы. Мы уже однажды обнаружили труп грызуна в мешке с почтой. Сдохшая крыса поздно поняла, что номера «Эсквайра» совершенно недостаточно для поддержания в ней жизненных сил. Мы начали искать, обследовали все, что могли, но результата не было. А вонь продолжала усиливаться.
Я уже не помню, кто установил истинную причину распространившейся по всем помещениям корабля вони. Но в конце концов след привел к мешку, доставленному нами с «Замзама», в котором содержались карты, флаги, компасы и так далее, он был оставлен на прогулочной палубе, чтобы позже его разобрать.
Кто-то запихнул туда три или четыре десятка мороженых тушек гусей из рефрижераторов «Замзама». Трупы почти сорока гусей в разных стадиях разложения лежали у заборных отверстий наших вентиляторов.