Летящие дни

Жигулин Анатолий Владимирович

* * * И. Ж. Ты о чем звенишь, овес, На вечернем тихом поле? От твоих зеленых слез Сердце тает в сладкой боли. И слышны во все концы На последнем склоне лета Тоненькие бубенцы Из серебряного света. Голоса сухой травы, Голоса сырой дороги. О покое, о любви. О растаявшей тревоге. О неведомой судьбе. И о днях моих начальных. И, конечно, о тебе. О глазах твоих печальных. 1973 * * * Розовых сосен стена. Мокрые крыши лесхоза. И среди сосен одна, Словно

чужая, береза. Капли на ветках дрожат. Тучи клубятся над бором. Мокрые тыквы лежат За почерневшим забором… Сколько еще проживу? Скоро ли снова увижу Эту сырую траву, Эту холодную крышу? Снова терзает меня Жизни суровая проза. Но вдалеке у плетня Светится в соснах береза. 1973 * * * И припомнилась негромко В тишине лесного дня Ненаглядная знакомка, Что покинула меня… А береза тихой свечкой Свет роняет на стога. И качается над речкой Золотистая ольха. Улетела, упорхнула — Как сорока на сосну. Больно в сердце встрепенула Незатихшую струну. И сидит себе стрекочет. Может, думает: грущу. Только зря она хлопочет — Я и так ее прощу. Не подвергну укоризне За пустячные грехи,— Ради краткой нашей жизни, Ради веточек ольхи. 1973 РИГА Запах дыма и осени. Листья в зыбкой воде. Словно золото бросили, Растеряли в беде. Словно древние талеры, Пятаки и рубли Утонули, растаяли И травой заросли. А за старыми башнями Синий светится свет — Золотыми, вчерашними Очертаньями лет. И у пристани парусной По торцам мостовой — Шаг тревожный и радостный, Затихающий — твой… Сколько горечи пройдено, Сколько вех и племен От Ливонского ордена До последних времен! Сколько боли украдкою Испытала душа! Только жизнь эта краткая Все равно хороша! В ней надежды и радости — Словно листья на дне. В ней печали и странности — Словно ядра в стене. И вдали над соборами Синий светится путь. Словно время, Которое Никогда не вернуть. 1973 * * * Над морем радуга, А море — Свинцово, серо и темно. И клены в тающем уборе, И ветер ломится в окно. О, эти стынущие пляжи И мерзнущие деревца! Они — почти как судьбы наши, Не пройденные до конца. Все те же радости и горе, Все то же счастье и беда. То тяжело бушует море, То блещет солнце и вода. И это гулкое дыханье, И это золото листвы — Как неумолчное признанье Незатихающей любви. 1973 * * * Бросаю в воду хлеб — Кормлю у моря чаек. Как легок их полет В безлюдье синевы! И тихая волна Задумчиво качает, Как тени дальних дней, Пучки морской травы. Такая благодать И воды так спокойны! И сосны, и песок, И сети рыбаков. Как будто никогда Не грохотали войны, Не гибли корабли У этих берегов. Торжественный покой, Седой и величавый. И кажется душе: Грядущий путь един — Не будет никогда Ни проволоки ржавой, Ни обгорелых труб, Ни плавающих мин. Конечно, никогда Беда не повторится. И будет белый хлеб, И будет синий свет. И стаи белых птиц Кружиться и кружиться Все будут в синеве Над перепутьем лет. Как розовый туман, Как солнечная морочь, Растает вся печаль В предутренней тиши… И лишь в седой волне Чуть затаится горечь, Как в памяти моей, — На самом дне души. 1973 * * * Тучка, ласточка, душа. А. Кушнер Скоро, скоро холода, Торжества предзимней стужи. Скоро хрупкая слюда На заре покроет лужи. Дрозд-рябинник прилетит, Покачнется на рябине. Первый иней заблестит На остуженной равнине. Встрепенется не дыша, Как у славного поэта, Тучка, ласточка, душа На черте зимы и лета. Что ей нужно впереди, Где под ветром стонут ели, Где последние дожди И последние метели; Где объятья распростер Сквозь серебряные выси Полыхающий костер На опушке нашей жизни? Ты лети, лети, душа, На огонь Любви и ветра! Может, вправду хороша, Может, вправду ты — Бессмертна?! 1973 * * * Пожелтели, облетели кроны. Стихло море в редких кораблях. Чайки, словно белые вороны, Кормятся на убранных полях. Распластались золотые выси. Не вернется лето — не зови! — Для последней, Для прощальной мысли, Для почти развенчанной любви. Что дороже — Радость или совесть? Эта прелесть тающих берез? Эта легкомысленная повесть, Душу опалившая всерьез; Эти угасающие клены, Этот луг, знакомый наизусть, Где пророчат белые вороны Вечную серебряную грусть?.. 1973 * * * Соловецкая чайка Всегда голодна. Замирает над пеною Жалобный крик. И свинцовая Горькая катит волна На далекий туманный Пустой материк. А на белом песке — Золотая лоза. Золотая густая Лоза-шелюга. И соленые брызги Бросает в глаза, И холодной водой Обдает берега. И обветренным Мокрым куском янтаря Над безбрежием черных Дымящихся вод, Над холодными стенами Монастыря Золотистое солнце В тумане встает… Только зыбкие тени Развеянных дум. Только горькая стылая Злая вода. Ничего не решил Протопоп Аввакум. Все осталось, как было. И будет всегда. Только серые камни Лежат не дыша. Только мохом покрылся Кирпичный карниз. Только белая чайка — Больная душа — Замирает, кружится И падает вниз. 1973 АРХАНГЕЛЬСКОЕ Осинники да черные стога. Забор нависшей над обрывом дачи. Да синим льдом обмерзли берега. И белый луг ветлою обозначен. И с высоты — туманным молоком Подернуты леса, овраги, реки… А здесь, в церквушке, — выставка икон, Написанных в каком-то дальнем веке. Какое буйство красок и любви, Какие удивительные блики! Не верится, что созданы людьми Бессмертные возвышенные лики. Каким путем сюда они пришли И почему их власть с веками крепла? Их на кострах совсем недавно жгли. Но вот они — восставшие из пепла. И снова нынче, семь веков спустя, В сиянии из золотистых пятен С какой тревогой за свое дитя Владимирская смотрит Богоматерь! Что вдохновляло древних мастеров, Что виделось им в окна слюдяные? Конечно, бог — задумчив и суров. Но и простые радости земные. Далекое предчувствие весны. Любовь, что так кротка и терпелива. Тревожный ветер. Мокрый ствол сосны. И эта даль холодная — с обрыва. 1973