Лев Африканский
Шрифт:
Сальма не удостоила меня ответом. Лишь махнула рукой, словно желая прогнать назойливую муху.
— Лучше спроси о своей дочери.
Лицо ее осветилось, как и мое.
— Я ждал, когда ты заговоришь о ней. Не осмелился прерывать тебя. Когда я уезжал, она была такой крохой!
— Теперь это толстушка и такая отчаянная. Сейчас она у Сары, дружит с ее внуками.
Час спустя появились Сара с Сарват. На шею мне, против всякого ожидания, бросилась Сара, дочь же держалась на расстоянии. Саре пришлось представить ей меня:
— Сарват, это твой отец.
Девочка шагнула ко мне и замерла.
— Ты был в Том…
— Нет, не в Томбукту, а в Египте,
Я посадил ее на колени, покрывая поцелуями, вдыхая запах ее черных гладких волос, гладя по голове. У меня было ощущение, что я в точности повторяю то, что видел сотни раз: как мой отец держит на руках сестру.
— Есть ли новости о Мариам?
Отвечать взялась Сара:
— Вроде бы видели ее с саблей в руках рядом с мужем. Но про них столько всего говорят…
— А ты веришь в то, что Харун — разбойник?
— Среди людей всегда найдутся непокорные. Публично их проклинают, а оставшись наедине с собой, боготворят. Даже среди евреев имеются такие. В этой стране они тоже есть: налогов не платят, всегда вооружены. Мы зовем их караимы. Да ты, верно, знаешь.
— Да, — подтвердил я. — Их сотни, они живут по военным законам в горах Деменсеры и Хинтаты, под Марракешем. — Я снова заговорил о том, что интересовало меня в первую голову: — Веришь ли ты, что в Фесе есть люди, которые втайне боготворят Харуна и Мариам?
Тут уж не выдержала Сальма:
— Да будь Харун бандитом, разве б на него так ополчились! Когда он убил Зеруали, то чуть не стал героем. Тогда захотели представить его вором. В глазах людей золото пачкает сильнее крови. — И добавила так, будто кто-то другой говорил вместо нее: — Ни к чему оправдывать твоего зятя. Станешь защищать его, снова будешь объявлен его сообщником.
Мать боялась, как бы желание помочь Харуну и Мариам не заставило меня наделать новых ошибок. Она была права, и все же я должен был попытаться что-то сделать для своего друга. То, как я был изгнан, привело меня к мысли, что теперь султан Феса меня выслушает.
В это время султан вел военные действия против португальцев в Булауане. Несколько месяцев следовал я за его войсками, порой берясь за оружие. Я был готов на все, чтобы получить прощение. В перерывах между боями мне удавалось побеседовать с ним, его братьями и советниками. Однако это ни к чему не привело. Один близкий к султану человек в конце концов признал, что многие преступления были несправедливо приписаны Харуну. И добавил с обезоруживающей искренностью:
— Даже если б мы и простили его за то, что он совершил, как мы сможем простить его за то, в чем его обвиняем?
Настал день, когда я прекратил попытки добиться прощения для Харуна. Не потому, что мне это удалось, а потому, что я получил некие сведения, которые требовали проверки. Я вернулся в Фес, взял Сальму, Нур, Сарват и Баязида и, ничего не сообщая им о своих намерениях, пустился в путь, решив не оглядываться назад. В Фесе у меня остался лишь недостроенный дворец — камни, лишенные воспоминаний и полные сожалений.
Наше путешествие длилось недели, но цели назначения я никому не открывал, к тому же это было не место, а человек: корсар Аррудж по прозвищу Барберусс [45] . Я узнал, что Харун у него, и отправился в Тлемсен, оттуда взял восточнее, избегая городов, занятых кастильцами, таких как Оран, Мерс ал-Кебир, и останавливаясь там, где можно было встретить выходцев из Гранады: в Алжире и особенно Шершеле, чье население чуть не целиком состояло
45
Барберусс Аррудж (1474–1518) — корсар с острова Митилена, вместе со своим братом Хайраддином разбойничал в Средиземном море. Им удалось создать в Алжире в 1516 г. государство, вассальное по отношению к Османской империи. Его брат после его смерти стал союзником Франции против Карла V.
Свою ставку Барберусс разместил в небольшом портовом городе Джиджелли, отвоеванном у генуэзцев в прошлом году. Не успев туда добраться, я узнал, что он осадил Буджию, а поскольку этот город находился на пути моего следования, я наведался туда, оставив родных в безопасном месте в нескольких милях, у имама сельской мечети, пообещав вернуться тотчас после осмотра поля боя.
В Буджии я и повстречался с Барберуссой, как рассказываю о том в «Описании Африки». У него и впрямь была рыжая борода, доставшаяся ему от природы, хотя, возможно, он и подкрашивал ее хной, поскольку человек он был немолодой, казался старше своих лет и держался молодцом, благодаря воле к победе. Он сильно хромал, а вместо левой руки у него был протез из серебра. Руку он потерял во время предыдущей осады Буджии, закончившейся разгромом его войска. На этот раз боевые действия разворачивались как будто бы более успешно. Он уже отвоевал старую цитадель и собирался занять крепость, в которой засели кастильцы.
В день моего появления в его лагере в боях наступила передышка. Перед шатром главнокомандующего стояла стража, один из охранников был родом из Малаги. Он-то и позвал Харуна, и по тому, с какой почтительностью это было сделано, я понял, что мой друг один из военачальников Барберусса. Вскоре мы уже бросились в объятия друг другу и долго стояли так, обмениваясь лишь дружескими ударами в плечо или по спине и выражая этим все накопившееся за годы разлуки — и радость встречи, и боль. Харун представил меня Арруджу как известного поэта и дипломата, а отчего так — я понял лишь позднее. Корсар вел себя по-королевски, выражал свои мысли коротко, не подлежащими обсуждению фразами, вроде вполне понятными, но с каким-то тайным подтекстом. Речь зашла о победах, одержанных Селимом, о нарастающей самоуверенности кастильцев. Он грустно заметил, что на Востоке солнце ислама восходит, а на Западе заходит.
После Харун повел меня в свою палатку, не такую просторную и роскошную, как шатер корсара, но довольно-таки вместительную, рассчитанную человек на десять. Там было вдоволь напитков. Вопросов задавать не пришлось, Харун сразу принялся говорить о том, что меня тревожило.
— Я убивал лишь убийц, грабил лишь воров. Ни на секунду не забывал о Боге. Разве что перестал дрожать от страха перед богатыми и власть предержащими. Здесь я воюю с неверными, которых наши правители обхаживают, защищаю города, которые они оставляют. Мои товарищи — разбойники всех сортов. Но разве не из внутренностей кашалота добывается серая амбра?
Все это он проговорил так, словно читал наизусть суру. Затем добавил совершенно иным тоном:
— Твоя сестра неподражаема. Атласская львица. Она дома, в Джиджелли, в шестидесяти милях отсюда, с нашими тремя сыновьями, младшего из которых зовут Хасан.
Как тут было не разволноваться.
— Я ни секунды в тебе не сомневался.
Когда мы были детьми, Харун всегда брал в спорах верх. Но на сей раз я был вынужден рассказать ему, как его поступки отразились на моей семье. Он помрачнел.