Лев и Аттила. История одной битвы за Рим
Шрифт:
(Онегесий стал переводчиком Аттилы и справлялся со своими обязанностями превосходно. Лев накануне визита как мог знакомился с гуннским языком, и если теперь понимал не все слова предводителя гуннов, то был уверен, что перевод верный.)
Льву было тоже не до вина, любителем которого Великий понтифик и вовсе не являлся, но отказаться было невежливо. Раздумывая, он промедлил с угощением.
— Можешь пить без боязни. — Аттила по-своему понял нерешительность гостя. — Мы не привыкли подмешивать в вино яд и с врагами расправляемся только с помощью меча или пущенной из лука стрелы.
Льву,
— Напиток удивительно хорош, — похвалил угощение гость, — но позволь и мне не увлекаться им. Хотелось бы также иметь незамутненный разум.
— Как пожелаешь, — великодушно согласился Аттила и пояснил: — Я предложил вино, чтобы у тебя имелось занятие, пока я закончу трапезу. Разделить ее со мной не предлагаю; вы, римляне, не оцените вкус пищи гунна. Затем я внимательно тебя выслушаю и отвечу на все вопросы.
— Я с удовольствием подожду без всякого занятия — столько, сколько потребуется, — смиренно произнес Великий понтифик.
Аттила продолжил поглощать свою скромную еду, а у Льва появилась возможность внимательно рассмотреть собеседника. Простота не только в еде, но и в одежде, обстановке его шатра вызвала бы презрение у римлян, но Великому понтифику скромность Аттилы внушила только уважение.
Могущественный вождь гуннов имел довольно неприглядный вид: небольшого роста с широкой грудью, огромной головой и непропорционально маленькими глазами, почти скрытыми веками. Довершали не самое лучшее впечатление: редкая козлиная бородка, местами тронутая сединой, приплюснутый нос и омерзительный цвет кожи, который присущ человеку, который долгие месяцы не пользовался баней и даже не умывался. Но в то же время в каждом его движении, в любом жесте чувствовались великое могущество и некая, недоступная простым смертным огромная сила. Не царственного вида человек даже простую ячменную лепешку отправлял в рот с неторопливостью императора, и железные челюсти невозмутимо ее разжевывали, хотя его ждал посол величайшего народа и глава всех христиан. И все казалось естественным: повелитель гуннов просто обедал, а остальному миру оставалось терпеливо ждать.
Временами Аттила бросал взгляд на Льва, в свою очередь знакомясь таким образом с гостем. Проницательный взор его был наполнен здравомыслием, вождь гуннов стремился прочесть сидящего человека, а вовсе не отмахнуться от него, как поступил бы горделивый владыка мира — коих, примеряющих это неподъемную корону, по земле прошло немало за всю историю человеческого бытия.
Аттила омыл руки в чаше и обратился к гостю:
— Я готов тебя слушать.
— Твои воины захватили в плен множество христиан и язычников, проживающих на землях Валентиниана. Римляне предлагают выкуп за их освобождение, — начал свою речь Лев.
— И людей твоей веры и врагов ее?! — удивился вождь гуннов. — Ты готов за всех платить?
— Наш Бог призывает помогать тем, кто оказался в беде. "Будьте милосердны, как Отец ваш Небесный", — так сказал Он.
— Хорошо. Если у тебя достаточно денег, выкупай, кого пожелаешь. — Аттила не стал возражать против странной просьбы.
— Рим не столь богат, как в прежние времена. Нашествия чужих народов не прошли для него бесследно. Если твои требования будут слишком высоки и мы не сможем заплатить за всех пленников, то, надеюсь, их участь не будет слишком жестокой. — Казна Рима, действительно, не представляла собой сосуд, наполненный до краев, и Лев опасался, что ее может не хватить на выкуп. Тем более платежеспособные посланники императора — Авиен и Тригеций — потерялись где-то в пути.
Аттила неожиданно легко пошел на уступки:
— Гунны вовсе не кровожадны, и деньги интересуют их гораздо меньше, чем римлян.
— Я наблюдал эту замечательную черту гуннов, когда шел через лагерь, — признался Лев. — Увы! Римляне, действительно, свое благополучие все чаще измеряют количеством золота и серебра в собственном доме. Но жизнь их не становится лучше, и само существование некогда великого города теперь зависит от иных сил. А ведь раньше народу-победителю покорялся весь мир!
Похвала гуннам из уст мудрого человека, сравнение их с римлянами растрогали вождя кочевников:
— Нам довольно победы. Если римляне смогут заплатить половину цены раба за каждого пленника, они свободны.
— Благодарю тебя, великодушный завоеватель! Я буду за тебя молиться, и освобожденные тобой люди попросят за тебя Господа!
— Это лишнее, моя удача зависит от силы рук и меткости глаз моих воинов. Да и странны твои слова… Что ты будешь просить у своего Бога для меня? Великих побед? Но я воюю с римлянами.
— Я буду просить великой мудрости для тебя, — ответил Лев.
— Но если я ее обрету, то стану непобедимым и более опасным для римлян.
— Возможно, у тебя пропадет желание воевать.
— Ну, это вряд ли, — усмехнулся Аттила. — Мои воины не умеют пахать землю, ловить рыбу; их руки великолепно владеют мечом и луком, но едва ли управятся с плугом и неводом. Каждый должен делать то дело, для которого рожден.
— Что ж… во вселенной все происходит по воле Господа. Твое появление на Италийской земле — тоже Его замысел.
— Ваш Господь должен вас защищать, а Он почему-то посылает множество врагов, — скептически усмехнулся Аттила.
— Люди грешны, и ты не случайно появился на Италийской земле. Ты — наказание Господа, посланное на нас, грешных. Только удары судьбы заставят римлян услышать глас Божий.
— Постараюсь, чтобы как можно больше твоих соплеменников пострадали за свои грехи, — не сдержал улыбки Аттила. — Скоро мои воины будут на улицах твоего города, и чем дольше римляне будут сопротивляться, тем меньше милосердия останется в сердцах гуннов.
— Я не сомневаюсь в силе войска гуннов, но, прости, не могу представить твоих воинов на улицах Рима. Господь не допустит гибели города, в котором нашло убежище множество его последователей и в котором кроме грешников много праведников.
— Рим может избежать гибели, — неожиданно согласился Аттила. — Есть только один способ спастись твоему городу: отдайте мне нареченную невесту вместе с наследством.
— Это невозможно, — признался Лев. — Гонория посвятила себя Богу, и ни один мужчина не может ее коснуться.