Лев на лужайке
Шрифт:
Ленечка, хихикнув, сказал:
— Великолепно, великолепно, только ты надень фрак и выучи несколько умных фраз из книги «В мире мудрых мыслей».
— А это зачем?
— А это для тридцатилетней дамы, которая будет держаться за руль собственного автомобиля… — Он снова хихикнул. — Когда начнется съезд? Где?
— Ресторан «Советский», восемнадцать тридцать.
Ленечка Ушаков, этот баловень судьбы, работающий всегда с таким видом, точно делает одолжение газете, посмотрел на меня уважительно и сказал:
— Ах, ах, какие они
III
«Чертог мадам Грицацуевой сиял…» Собрались неожиданно все: я имею в виду Ленечку Ушакова, себя, Вальку Грачева и Егора Коркина, приведшего с собой трех переметнувшихся к нему девочек — двух блондинок и брюнетку.
Мы уже курили по второй сигарете, перемыли косточки всем, кому могли, официант уже бросал в нашу сторону вопросительные взгляды, когда появилась ожидаемая нами дама — та, что «держится за руль собственного автомобиля». Она небрежно кивнула и назвалась:
— Нина Горбатко.
Красавицей, как ее разрекламировал Ленечка, она мне не показалась, но не заметить ее было трудно: женщина чрезвычайно походила на певицу Эдиту Пьеху, но была травмирована этим и сделала с собой все, чтобы не походить. Сев, она внимательно осмотрелась и остановила бесцеремонный немигающий взгляд на мне. Я ответил ей точно таким же взглядом.
— Можно начинать! — сказал кто-то.
Я заранее заказал столик и еду, обговорил по телефону все мелочные подробности.
— Ну и начали!
Я пригубил минеральную воду, с моим трезвенничеством в редакции уже смирились, надежду «распоить» меня оставили, принимали таким, каким я был в непитии, а я, представьте, пьянел от пьяности компании, чувствовал головокружение, когда понемногу напивались соседи по застолью, — это объяснялось мобильностью нервной системы, унаследованной от моей созерцательницы-матери. Мне предельно понравилась Нина, но я вспомнил Нелли Озерову, разлука с которой была долгой, изнуряющей, хотя Нелька уже стала москвичкой.
После трех-четырех рюмок Валька Грачев вцепился в Леонида Ушакова мертвой хваткой. И тогда я понял, что Ленечка может пригодиться не только для поступления в Академию общественных наук. Пока я «отирался» по Сибирску, Валька Грачев изучал соотношение сил на местном небосклоне, разобрался во всей этой космологии и знал, что делает, когда кормил с ложечки Леонида Георгиевича Ушакова…
Нина Горбатко спросила:
— Вы действительно такой добрый, каким кажетесь?
— Только в очках. Пойдем танцевать?
В ресторане «Советский» хорошо танцевать в длинном и широком проходе между двумя рядами столиков. Нина танцевала прекрасно, а я обнимал такую талию, что ого-го! Во время танца она, прижатая ко мне намертво, спросила:
— Этот ваш приятель, Леонид, — он что, талантлив?
— Не то слово, Нина! Он преталантливый заместитель ответственного секретаря.
— И это все?
— Ага.
После длинного застольного разговора и танца я бы
— Друзья, дорогие друзья! — сладостно пел Валька Грачев. — Выпьем с теплом и радостью за нашего неповторимого Леонида. Ура!
Он, видимо, тоже вычислил доморощенную философию касательно лести и льстецов, считал, что доза лести ни количеством, ни интенсивностью не нуждается в ограничении, что льстецов журят, льстецов упрекают, но никогда не устраняют от себя даже самые сильные люди мира сего…
— Не надо убивать пересмешника! — сказал я на ухо Нине Горбатко. — И вообще, мне кажется, что вам хочется нравиться.
Она прикусила губу, подумала, затем сказала:
— Неправдочка ваша! Мне грустно и скучно.
— Лжете! Вам хочется нравиться. Так идите начатым путем. Грубите направо и налево!
— Вот как!
Блондинки повисли на Жорке Коркине. И красив он был, и добр, и весел, и трезв в пьяности, и умен, и эрудирован и — бог знает чего только в нем не было!… Это он проложит путь своим девочкам от Дома журналистов до Дома писателей, там они и останутся — повыходят замуж за пожилых и знатных писателей, сделавших счастливыми их и несчастными себя. Прекрасный конец…
А Ленечка открыто страдал от материнской опеки Вальки Грачева, который — дурак! — потерял меру в том, что меры не имеет — подхалимаже. «За нашего неповторимого Леонида!» Вот и разбирайтесь, а мы… Полуобнимая Нину, я сказал:
— Зря тратите французские духи, Нина. Вы и так пахнете морозным вечером. Это не пошло?!
Она ответила:
— Пошло.
Я громко сказал:
— Любить хочется!
Блондинки всполошились. Одна буквально застонала:
— Ой, как хочется любить! Вы молодец, Никита. Молодец!
Вторая — она катала хлебный шарик — промолвила:
— Суждены нам благие порывы…
И они немножко помолчали — грустили по современной жизни, в которой, казалось им, осталось так мало места для настоящей любви. На самом деле это были бредни, это была тоска определенного круга окололитературных и околожурналистских женщин, имеющих дело исключительно с женатыми людьми. Почему-то так называемые технократы женятся позже, чем журналисты и писатели, среди них образуется холостой вакуум, а вот в журналистско-писательской среде неженатых нет. Впрочем, эти забавные наблюдения не относятся к мучениям Ленечки Ушакова, брошенного на попечение дурака Вальки Грачева. Валька пел как петух, закрыв глаза: