Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1
Шрифт:
Всю дорогу, сидя за рулем, почти три часа, это - сто восемьдесят километров трудной дороги, слушая неторопливые байки Руди, я невольно возвращался к впечатлениям его от моих работ...
9 апреля 1978
Продолжаю... За пять дней не нашел времени сесть за машинку: был прикован к камням, были гости из Хайфы и Иерусалима с кучей детей, но прежде всего были камни. Наконец-то вытесал "Рок-Покойная", казалось, законченный более месяца назад. "Рок", непрерывно видоизменяясь, был более податлив. Из состояния алчной жестокости, почти сатанинской агрессивности, он незаметно перешел к сострадательной мрачности без
... И тогда я сделал то, что в прежней жизни советовал своим талантливым друзьям-художникам: поломал дурной режим. Вставал рано, бегал, разминался, часа два работал на своем скульптурном дворике до девяти, т.е. до начала рабочего дня. Благо светает уже рано, еще свежо, только море Галилейское еще в белесой дымке, и все оно как на ладошке с того места, где я бегаю. С каждым днем все более, все интенсивнее. После короткого душа - три шага, и я около камней. В одно такое утро на прошлой неделе вдруг с полной отчетливостью вспомнились впадины глаз. Через четверть часа я с радостью перевел дух. Даст Бог - поставлю там, где надлежит ему стоять, а пока он со мной: смотрит, и не смотрит, и "Рок", сращенный, неотделимый от нее, теперь тоже иной - страдающий.
В субботу вчера, уже счастливый тем, что впереди огромный свободный день, с утра поставил новый камень, хотя тут же топтались гости, и начал рубить топором. Я накануне увидел ракурс и пластический ритм Моисея в автопортрете Миши Брусиловского, репродукцию с которого прислал мне брат мой Исаак: серенькая фотография из газетки. Ракурс на три четверти. Упрямый, гневливый и сильный поворот головы вверх, нервная зоркость глаз. Разумеется, топором разом рубленый камень не мог принять, и не должен был быть подражанием автопортрета, важен был импульс, и он полностью себя оправдал. Так и сегодня мои друзья - мои наставники. Через час голова вырубилась - мощная и одухотворенная, дикая и гневливая, с упрямо открытым ртом: - Отпусти народ мой!
Я отверг прежние атрибуты Моисея. Знаменитый "Моисей" с рожками по недоразумению от неграмотно переведенного ивритского слова "карнаим", что может обозначать и рожки, и сияние. Разумеется, у Моисея было сияние над головой в определенные моменты, как о том и свидетельствует Ветхий Завет в книге "Исход". Ограничился я и вполне современной бородой, хотя это и супротив традиции. Затем мои гости вместе с семьей отправились в "Парк Ярден" раскинувшийся внизу, за нашим леском в излучинах поймы Верхнего Иордана, очень живописный, с множеством мостиков, полянок, с реконструкциями древних мельниц.
Несколько счастливых часов я тюкал топором по камню, выявляя уже обнаруженное. Когда вернулась вся орава, первый этап, топорный, был закончен. Кривизна вогнутых поверхностей идет легко, как бы сама по себе, она уже не столь очевидно геометрична, как прежде, живее и выразительнее. Как правило, мои гости, впервые увидев двуликие камни, после того, как проходит не столько удивление, сколь обескураженность, не то, чтобы от самих работ, сколь от того, что со стороны не очень уж привычно меня самого видеть в новом качестве (мало кому очевидна внутренняя логичность), начинают полушутливо прогнозировать, как скоро и в каком количестве начнет литься золотой дождь. Бывает и редкий гость, взволнованный и радостный.
10 апреля
Скверно по утру бегал, беспомощно топтался вокруг Моисея, просто дикого старика, которого непонятно зачем вытащил на свет Божий из невзрачного и скверного нутра камня, не чувствуя, не понимая его. Сегодня почти не трогал, только поточил чуть-чуть "Поэта", углубив вогнутости, отчего лик несоразмерно ощетинился, окостенев всей своей кривой рожей, бросил нож...
Стал ладить второй камень к "Моисею", прижал большой струбциной, чтобы понять вторую сторону с "Христом", - не получилось, не увидел пространства. Снял "Моисея", оставил на станке только один, нетронутый камень, так и не рискнув пробить рисунок, хотя вижу своего Учителя, его дрожащее, тонкое лицо...
Помните, как от Марка сказано: Пришли в селение, называемое Гефсимания; и Он сказал ученикам Своим: посидите здесь, пока Я помолюсь. И взял с собою Петра, Иакова и Иоанна; И начал ужасаться и тосковать. И сказал им: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь, и бодрствуйте. И отошед немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; И говорил: Авва Отче! Все возможно Тебе: пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты...
И это Он, тот самый, кого традиция изображает смиренным, гармоничным утешителем, а ОН - чудовищно одинокий, просит: будьте рядом, не дрыхните, я в страхе смертельном. Он, такой всегда отрешенный "...и начал УЖАСАТЬСЯ И ТОСКОВАТЬ". А как отчаянно мучается от собственной слабости и противоречивости, ПРОНЕСИ! и рядом - ЧЕГО ТЫ... всего несколько строчек, и как не бывало сникшего настроения.
12 апреля 1978
Первый день пасхальных каникул и последняя декада нашего первого трехлетия - олимовского. Скоро мы - ватиким, ватики, т.е. старожилы. Кто-то точно уловил этот срок обживания. Позади страхи и смятение, неясность в приложении сил и знаний без языка, неопределенность материального положения.
К счастью, так случилось, что сегодня у нас свое место в жизни: интересная работа, свободное творчество; здоровые, веселые дети, доброжелательные люди здесь, и постоянно навещающие нас милейшие знакомые и родственники. С 30 марта мы - полноправные члены мошава, приняты были на общем собрании тайным голосованием единогласно. А поскольку закончился финансовый год, получили свою долю дохода - 22500 лир. Уже успели купить кухонный комбайн, пылесос, а главное - стереосистему, не говоря о куче всякого барахла детям и себе.
13 апреля
Вчера и сегодня, пока я рубил своего Учителя, сын все любопытничал: кто этот человек? Я отвечал: - Тот, кто сказал: душа Моя скорбит смертельно... И звали Его - Учитель. - Это что - фамилия? - Можно и так считать. Есть и такая, и даже весьма распространенная еврейская фамилия. Только случилось так, что люди с такой фамилией могут быть евреями, а тем, кто вошел в семью Учителя, закон запрещает быть евреем. Запрещать-то запрещает, только я сам знаю людей в высшем смысле безупречных, и разрешающих себе быть евреями...
Интерес сына был не случаен. Камень пошел сразу. Я работал топором, дивясь как чуду тому, что даже в самых общих чертах уже чувствительна была материя, совсем несхожая с той, из которой я только что вырубил "Моисея", словно структура камня преображается настолько, что сама начинает повелевать формой, в которую затем переходит камень, предопределяя логику пластики. И вот уже четыре дня работы над камнем позади. Лик, не в пример своему прообразу, оказался весьма своенравным...
<