Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1
Шрифт:
Этот милуим крепко пошатнул, точнее, определил с большей ясностью: если возможны другие пути, надо их испытать. Месяц неволи для художника может искалечить. Меня спас возраст: я рядом с домом, но месяц в части - это страшно. Не случайно почти все уехавшие прямо и называли мне эту причину, хотя люди были совсем не нашего уровня чувствительности.
С другой стороны, армия, милуим, - это единственное, что делает этот разноплеменный сброд одним народом. Нас здесь четверо. Я, еще один ашкенази из Монтевидео, сефард из Сирии, и грузинец. Что, кроме неволи, может
Грузинец (грузинский еврей), - бывший спекулянт, отсидевший шесть лет. Имел здесь мясную лавку, но неудачно: надо работать, а потому считает, что сионисты заманили его, хотя бежал он от ОБХСС, надеясь на свободу торговли дефицитом. Эта спекуляция процветает из-за таможенных налогов, но в строгих правилах организованной преступной мафии, попасть в которую труднее, чем в тюрьму. Мужчина он воровской осторожности, похожий на Сосо, любимая тема: "зиг-зиг". Сколько раз он делает с женой "зиг-зиг".
Мой напарник Эзра - "каблан" - предприниматель, строящий дома. Шестнадцать лет как из Сирии, все удивляется: зачем Шимону "зиг-зиг", если у него двое детей. У самого Эзры их семеро, и он много моложе, у него еще будут. Зарабатывает Эзра много миллионов, а все жалуется, сколь дорога жизнь: шестьдесят процентов налог, остальные едва покрывают возможность вести дело. Родной язык - арабский, и ему легко работается с арабами-рабочими. В сущности, он что-то вроде рабочего-нарядчика. Любит говорить, что он еврей, а сам как две капли воды - Асад.
Напарник Шимона - Рони, приехал из Монтевидео, где у него была вилла, большой магазин, прислуга, и т.д. Здесь он купил только квартиру в Нэве-Яакове и обувной магазин, в котором он один. Деньги есть, хочет вернуться, но жена не хочет. Она, как и его родители, - из Польши, пережила лагерь. Таким здесь жить возможно. Тема Рони: скучно, устал, хочу домой, к товарищам. Родных у него нет совсем, каждый год весной на месяц ездит в Монтевидео. Все трое совсем не понимают, как можно что-то делать, если сразу же нет "парнасы" - дохода, и, выяснив, что не будет и в ближайшее время, автоматически потеряли ко мне интерес вместе с уважением.
Израиль - страна антиинтеллигентная, кумир - лавочник, "аумаи" - хозяйчик. Когда я таковым числился в эпоху рамочной мастерской, вчерашние московские интеллигенты, представляя меня, гордо поясняли: "Лев Незнанский, он у нас - аумаи!". Господи, я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Лавочник из меня, слава Богу, не получился, но художник в соц-налоговой иерархии ходит в этом же, уважаемым народом, качестве. Я вновь должен зарегистрироваться как аумаи, дабы платить с каждой проданной вещи шестьдесят процентов. Если учесть, что сорок процентов вряд ли хватит на материалы, формовку, литье, содержание мастерской, то ясно, почему даже коренные израильские художники живут в других странах, где что-то можно оставить себе.
Впрочем, у эмигрантов везде трудно. Мой приятель, живущий в Америке, говорит, что там еще хуже. Быть может, у Эрика особое положение. Впрочем, надо работать, а там должна прийти удача.
Стало известно, что мой возможный протеже - посол в Канаде, скоро будет здесь, и будут разговоры о выставке, так что многое может проясниться в скором времени. Кстати, есть Союз художников, в который звали меня ответственным секретарем в первое время. Членство в нем платное, но дает право на выставочное помещение. Однако, публика там такова, что я там более не появлялся.
Так что я сам себе союз и фонд, целая планета, вокруг которой начинают образовываться спутники. Моя теперешняя среда очень приятна, от прежней - только Валентина. Юра Гуревич сгинул более года назад, убедившись собственными глазами в мошаве, что я окончательно выпал из художественной элиты, к которой прежде он меня причислял, а ему - уважаемому члену профессорской корпорации, не пристало терять время на простого смертного. А то, что я занялся скульптурой, только убедило в моем полном биографическом крушении - судороги тонущего. И они настолько уже были неинтересны, что даже не стал смотреть.
27 октября 1979
Иерусалим
... Я так захвачен внутренне своей работой, сейчас бронзой, что при том, что физически время есть, трудно переключиться на что-то другое. В мастерской поставили металлические полки до потолка для готовых вещей, и они заполнились. Работ уже более полусотни: мягкий камень, мрамор, твердый камень, бронза. Цикл мраморный закончен, о нем трудно говорить, язык - специфичен, язык - реквием, память, взгляд - потусторонний.
Мраморы мои уникальны, и трудно сказать, когда их смогу продать, т.е. они будут оценены так, как я их понимаю. Правда, самый первый продан за две с половиной тысячи долларов, но при условии, что может находиться у меня.
Люсина зарплата покрывает расходы на жизнь и прием гостей. На кухне большой столовый стол, за которым мы едим, гуляем, поем, как вчера до поздней ночи - с великолепным аккордеоном.
Погода отличная, лето было не жаркое, а сейчас - осень: тепло днем, прохладно ночами. К Фридриху мы всегда успеем, от добра добра не ищут. Нам тепло, уютно, просторно, маловероятно вновь обрести такой милый круг людей.
28 октября 1979
Иерусалим
Дорогой Марк! Месяц назад была от тебя открытка - спасибо. Я так был занят бронзой: изготовлением новых вещей, литьем, обработкой, что только сейчас отлегло... Уже отлиты четыре пары "Пророка" и "Торс" для выставления и коммерции, сейчас я их чеканю, затем - отдам.
Главное, работают помощники, правда, дизайнер отплыл, поскольку рижанин, а тут монеты лежат не близко, но зато появился новый, он и занимается все суетой с литьем.