Лев Толстой: Бегство из рая
Шрифт:
Но Толстой в это время живет очень напряженной и душевной, и литературной, и общественной жизнью. Он изучает Ницше и Ломброзо, интересуется войной на Филиппинах и в Трансваале. Он встречается с Горьким («Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа»). Он смотрит пьесу Чехова «Дядя Ваня» и «возмущается» ею. Он продолжает заниматься духоборами, интересуясь их устройством в Канаде. Пишет статьи о патриотизме и «Денежное рабство». Читает психологов Вундта, Кефтинга и находит их «поучительными». Он заново изучает Конфуция. Наконец, он пишет свою лучшую пьесу «Живой труп».
Его дневник 1900 года перенасыщен мыслями, каждая из которых на вес золота. Вот, например: «Жизнь есть расширение пределов, в которых заключен человек». В этом дневнике много рассуждений о браке, о женщинах, но в них почти не встречается
В самом конце XIX века семью Толстых настигает еще один удар. У сына Толстого Льва Львовича и его жены-шведки Доры в Ясной умирает их первенец по имени Лев. Лев-III. Есть трогательная фотография, где три Льва сняты вместе. Маленький внук незадолго до смерти сидит на коленях дедушки. После смерти первенца неутешная Дора наотрез отказалась жить в России и вместе с мужем уехала в Швецию.
Отлучение Толстого
ХХ век начался для Толстого событием, которому придавали и придают, пожалуй, даже слишком большое значение из-за общественного потрясения, произведенного им в России. Толстого «отлучили» от православной церкви. В конце ХХ века установилась своего рода мода спорить о том, было ли это отлучение отлучением или только признанием того, что Толстой, как это и было на самом деле, с определенного времени членом православной церкви уже не являлся. Особенно любят рассуждать об этом светские, но архирелигиозно настроенные писатели и публицисты. «Не было отлучения! – заявляют они. – Было лишь определение».
Как будто это что-то меняет.
24 февраля в «Церковных ведомостях» было опубликовано «Определение» Синода от 20–22 февраля за № 557 «с посланием верным чадам Православныя Греко-Российския Церкви о графе Льве Толстом», где говорилось, что «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается».
Конечно, послание Синода было более пространным. И, нужно признать, весьма убедительным. Вот пункты, по которым Л.Н. «отлучался»:
«– отвергает личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной,
– отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека,
– отрицает Иисуса Христа как Искупителя, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения,
– отрицает Иисуса Христа как Спасителя мира,
– отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа,
– отрицает девство до рождества Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии,
– отрицает девство по рождестве Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии,
– не признает загробной жизни и мздовоздаяния,
– отвергает все Таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа,
– ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств – Святую Евхаристию».
Под каждым из этих обвинений Толстой подписался бы недрогнувшей рукой. Разве что некоторые пункты были составлены, скажем так, не вполне корректно. Например, Толстой не отрицал загробной жизни (в неизвестных формах), не отрицал и «мздовоздаяния» (при жизни – муки совести, душевная пустота). Но, конечно, его понимание этого не сочеталось с церковными понятиями.
После «Критики догматического богословия», этой еще ранней работы «переворотившегося» Толстого, после ряда его статей и заявлений и, наконец, после крайне издевательского описания Причастия в романе «Воскресение», говорить о православном Толстом и даже просто о церковном Толстом было бессмысленно. Но в этом-то, собственно, и заключалась бессмысленность синодального определения.
Писать здесь о религии Толстого в сравнении в религией русского православия значило бы написать совсем другую книгу. Сегодня этим сложным вопросом занимается серьезный и авторитетный исследователь, священник Георгий Ореханов. Будем надеяться, что его будущий труд даст нам ответы на многие вопросы.
Для нас важен сам факт появления этого «определения», причем именно в это время.
Простой вопрос: зачем «определение» вообще появилось? Зачем было «отлучать» от церкви человека, давно к ней не принадлежавшего? Зачем было раскачивать и без того утлый челн российского общественного мнения и создавать проблему, которую сам же Синод затем пытался, но так и не мог решить? Вот загадка.
Опорным словом в обращении Синода к чадам церкви является слово «верным».
Но кто был «душой» этого, допустим, разумного поступка? Кто до такой степени радел о «верных чадах», которых, разумеется, могли смутить проповеди неистового Льва? И почему действительного еретика Толстого нельзя было вот именно предать анафеме?
Существует устойчивое мнение, что главным инициатором «отлучения» был обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев. Это якобы была его личная месть за образ холодного и циничного бюрократа Топорова в романе «Воскресение», в котором современники узнавали Победоносцева. Однако нет никаких прямых свидетельств о том, что именно Победоносцев был главным движителем создания синодального документа.
По мнению хорошо информированного чиновника Синода В.М. Скворцова, сам Победоносцев был как раз против опубликования синодального акта относительно Толстого и оставался при своем мнении и после его публикации [20] . Позиция Победоносцева хорошо известна. «Толстовцев» преследовать, но Толстого не трогать. Синодальный акт «трогал» как раз Толстого. Победоносцеву это едва ли могло понравиться. Но вроде бы он уступил давлению столичного митрополита Антония (Вадковского), на которого, в свою очередь, оказывал давление другой иерарх, страстный полемист против Толстого, имени которого Скворцов не называет.
20
Исследование С.Л. Фирсова в «Яснополянском сборнике – 2008».
Страстных полемистов против ереси Толстого в то время было немало. Например, целую серию брошюр против учения Толстого написал профессор старейшей Казанской Духовной академии А.Ф. Гусев. Кстати, именно он допрашивал в Феодоровском монастыре «самострельщика» Пешкова (Горького), пытавшегося в конце 80-х годов в Казани добровольно лишить себя жизни, и отлучил его от церкви на четыре года. Но вряд ли скромный профессор мог иметь такое влияние на петербургского митрополита.
Куда более влиятельным полемистом против Толстого был отец Иоанн Кронштадтский, самый знаменитый в России проповедник, признанный в народе чудотворец и впоследствии член Синода. Но, во-первых, Иоанн Кронштадтский не имел веса в Синоде. Иоанн был именно всенародным «батюшкой», а не чиновным иерархом. Кстати, его подписи как раз нет под синодальным документом. Во-вторых, была бы воля Иоанна Кронштадтского, Толстого следовало бы не то что «отлучить», но принародно казнить, колесовать и четвертовать. Ненависть отца Иоанна к Толстому доходила до пределов почти безумия. Читать «полемики» Иоанна Кронштадтского против Толстого невозможно. Это не полемика, а чистой воды ругань. В своем предсмертном дневнике от 6 сентября 1908 года он договорился до того, что стал умолять Господа Бога убить Толстого, чтобы восьмидесятилетний старик не дожил до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, «которую он похулил ужасно и хулит». «Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь. 9 вечера». Это была вечерняя молитва отца Иоанна. Поразительно, но буквально через два дня в том же самом дневнике мы прочитаем: «Господи, крепко молит Тебя об исцелении своем тяжко больная Анна (Григорьева) чрез мое недостоинство. Исцели ее, Врачу душ и телес, и удиви на нас милость и силу Свою».
Поистине – широк русский человек.
Так что прямой «заслуги» отца Кронштадтского в отлучении Толстого, скорее всего, не было. Это был несколько иной регистр духовной «полемики».
В своих воспоминаниях В.М. Скворцов говорит о кружке «влиявших на владыку Антония рясоносцев», называя Антония (Храповицкого), Сергия (Страгородского), Иннокентия (Беляева), Антонина (Грановского) и Михаила (Семенова). Он также намекает на то, что поход иерархов против Толстого был косвенным походом и против Победоносцева, которого, таким образом, подталкивали к более решительным действиям против знаменитого писателя. Ведь Толстого почему-то не решались «трогать» ни два русских императора, ни обер-прокурор.