Лев-триумфатор
Шрифт:
Я напомнила об этом Хани, и она побледнела, зная, что это — правда.
— Я не убегу. Я остаюсь. Я найду выход. Клянусь, найду! Не волнуйся. Это вредно для ребенка.
В глубине души я сознавала, что мои стычки с Джейком Пенлайоном доставляли мне удовольствие. В этом было что-то извращенное. Хотя по временам меня охватывал страх, но он походил скорее на сладкую жуть, которую испытывает ребенок перед ведьмами и лесной нечистью: и боязно, и влечет неодолимо.
Я заявила, что остаюсь.
На третий день после отъезда Пенлайонов я сидела у окна,
Мне теперь прислуживала Люс — бедная, обиженная судьбой Люс, у которой левое плечо было выше правого, а лицо сильно изрыто оспой. Мне немного недоставало Дженнет. Люс была работящей, верной и послушной девушкой; Дженнет же предала меня и дала начало всей истории с Джейком Пенлайоном, хотя, по-моему, он нашел бы другие способы, если бы этот не удался. Но Дженнет с ее свежим личиком, с мягкими, чувственными губами и густыми непокорными волосами интересовала меня больше, чем Люс. Меня занимал вопрос, как далеко Джейк Пенлайон зашел с Дженнет. Уж он не стал бы даром тратить время на ухаживание за служанкой, в этом я была уверена.
Но с какой целью она прокрадывалась сейчас в конюшню? Свидание с одним из конюхов? Мне захотелось это выяснить, и я спустилась вниз и выскользнула из дома во двор через боковую дверь.
Подойдя к конюшням, я услышала голоса. Довольно пронзительный голос Дженнет и другие, более тихие.
Я открыла дверь и сразу увидела их. Они сидели на ворохе соломы; Дженнет расстелила салфетку, на которой лежали куски холодной баранины и половина большого пирога. С ней были Ричард Рэккел и какой-то незнакомец.
Вскрикнув от неожиданности, Дженнет вскочила на ноги. Ричард встал и тот, другой, тоже: темноволосый мужчина, на вид лет тридцати с небольшим. Мужчины поклонились. Дженнет застыла в испуге, с широко открытыми глазами.
— Что это значит? — спросила я.
— Мистрис, — начала Дженнет. Но Ричард сказал:
— Это разносчик, мистрис. Он зашел со своим товаром, проделав долгий путь, и очень голоден. Дженнет принесла ему из кухни немного еды.
— Разносчик? — переспросила я. — Как же он попал на конюшню?
— Он хотел войти в дом, но выглядел таким усталым, что я предложил ему отдохнуть здесь, прежде чем показать товар господам.
В Ричарде чувствовалось какое-то внутреннее достоинство, которое выделяло его среди других. Прибытие же коробейника всегда вызывало волнение, здесь еще больше, чем в Аббатстве. Там мы были недалеко от Лондона и могли в любой момент нанять гребную лодку до Чипа и сделать покупки непосредственно в лавках купцов, торгующих шелком, бархатом, кружевами и заморскими товарами.
Разносчик вышел вперед и поклонился.
— Его зовут Джон, мистрис, — сказал Ричард, — он умоляет вас о снисхождении. Человек поклонился снова.
— Он что, не может сам говорить за себя?
— Я могу, мистрис, — сказал Джон, и его голос показался мне похожим на голос Ричарда.
— Вы пришли издалека?
— С севера, — сказал он.
— Вам следовало пройти на кухню. Там бы вас накормили. Совершенно незачем было девушке брать еду украдкой и нести сюда.
— Девушка не виновата, — сказал мягким голосом Ричард. — Это я послал ее за едой. Разносчик Джон натер себе ноги, и прилег на солому немного отдохнуть.
— Ну что ж, пусть поест досыта. А ты, Дженнет, можешь пойти и принести ему пива. Потом он может пройти в прачечную и там разложить свой тюк для нашего обозрения. Дженнет, ты проводишь его в прачечную, когда он поест, а я скажу мистрис Эннис, что к нам прибыл разносчик и хочет показать свои товары.
Я нашла Хани и рассказала ей о случившемся. Она так же, как и я, загорелась желанием увидеть, что принес коробейник. Он раскрыл свой короб. В нем были шелк для шейных платков, всевозможные безделушки, коробочки, гребни. Я присмотрела великолепный гребень, такой высокий, что, воткнув его в прическу, можно было стать дюйма на три выше ростом.
Я схватила его и воткнула в волосы. Хани объявила, что он мне очень идет. Оставив ее в размышлении над товарами, я побежала наверх примерять гребень перед зеркалом, уже представляя себя в нем на церемонии обручения — церемонии, которую я еще так недавно намеревалась избежать.
Я надела платье из золотисто-коричневого бархата, укрепила гребень в прическе и осталась довольна результатом. Мне захотелось показаться Хани в таком виде, и я уже было направилась в ее комнату, когда сообразила, что она, должно быть, еще рассматривает содержимое короба разносчика. Я выглянула из окна и увидела ее на дворе, стоящую рядом с разносчиком, который уже упаковал свои вещи. Они были погружены в серьезный разговор. Затем она повела его через двор и вошла с ним в дом, но не в ту дверь, что вела на кухню, а в ее и Эдуарда апартаменты.
Это было странно. Когда приходили бродячие торговцы, их никогда не приглашали в эту половину дома. Они показывали свои товары, подкреплялись на кухне и немного отдыхали, пока их мулов кормили и поили на конюшне. После того, как хозяйка дома сделает свои покупки, наступала очередь слуг. Появление разносчика было событием и всех нас приводило в волнение, но никогда их не принимали в господских комнатах.
Я решила, что, скорее всего, она нашла у коробейника какую-то вещицу, которая, по ее мнению, могла заинтересовать Эдуарда, и мне стало страшно любопытно, что это могло быть.
Я прошла в пуншевую, полагая, что, вероятнее всего, найду их там. Но их там не было; я поднялась по каменным ступеням в соляр. Это был просторный зал, поделенный занавесом надвое. Занавес был задернут, и, откинув его, я прошла на другую половину. Там тоже никого не было. Однако я услышала голоса и догадалась, где они находились. Дверь в дальнем конце соляра вела в маленькую комнату, а в этой комнатке высоко в стене имелся смотровой глазок звездообразная дырочка, почти незаметная. Через нее можно было видеть, кто находится в холле.