Левая рука тьмы
Шрифт:
— Где мои бумаги?
Я достаточно долго провалялся на улицах Шелта, пока кто-то не доставил меня в больницу, куда я попал без бумаг, вещей, одежды, обуви и денег. Услышав это, я испытал облегчение и рассмеялся: на дне жизни нет места гневу. Инспектор был оскорблен моим смехом.
— Неужели вы не понимаете, что вы нищий и незарегистрированный иностранец, чужак? Как вы предполагаете вернуться в Кархид?
— В гробу.
— Ваши ответы на официальные вопросы не могут быть сочтены удовлетворительными. Если вы не собираетесь возвращаться в свою собственную страну, вы будете высланы на Добровольческую Ферму, где самое подходящее место для таких преступных элементов, иностранцев и незарегистрированных лиц. У нас нет другого места в Оргорейне для нищих и преступников. Так что я жду от вас обещания вернуться в Кархид в течение трех дней или мне придется…
— Я изгнан из Кархида.
Врач, стоявший у соседней кровати, при звуке моего имени отозвал Инспектора в сторону и стал ему что-то шептать. Инспектор помрачнел, как прокисшее пиво, и, повернувшись ко мне, после долгого молчания произнес, подчеркивая каждое слово:
— Я предполагаю, что вы обратитесь ко мне с просьбой получить въездное свидетельство на разрешение постоянного проживания в Великой Сотрапезности Оргорейна и обретение полезного занятия по указанию Сотрапезности Города?
Я сказал:
— Да.
Юмор ситуации был потерян из-за слова «постоянного»; более глупое понятие в моем положении трудно было себе представить.
Через пять дней я обрел постоянное обиталище и ждал регистрации в магистрате Мишнора, откуда мною было получено временное удостоверение личности для поездки в этот город.
Все эти пять дней я бы просто помирал с голоду, если бы тот старый врач не позволил мне остаться в больнице. Ему нравилось иметь у себя при дворе премьер-министра Кархида, и премьер-министр был ему благодарен.
Я проделал путь до Мишнора с караваном транспорта, который вез свежую рыбу из Шелта. Неистребимый резкий рыбный запах сопровождал нас всю дорогу, которая завершилась на большом рынке в Южном Мишноре, где я и нашел себе работу на холодильнике. Летом в таких местах всегда есть работа — грузить, паковать, складывать и продавать скоропортящийся товар. Я имел дело, главным образом, с рыбой, и обрел пристанище в острове рядом с рынком вместе с моими коллегами по холодильнику; они называли наш дом Рыбьим Островом, и все мы пропахли ею. Но мне нравилась работа, которой я был занят весь день в промерзшем помещении склада. Летом Мишнор становится настоящей баней: реки едва ли не кипят, а люди обильно обливаются потом. В месяце Окре есть десять дней, когда температура никогда не опускается ниже 60 градусов, а однажды она поднялась выше 88 градусов. Выбираясь в это пылающее пекло из моего прохладного рыбного хранилища, я обычно шел пару миль по Набережной Кундерера, обсаженной большими деревьями, в проемах между которыми я видел широкую реку, хотя и не спускался к ней. Здесь я бродил допоздна и возвращался к себе на Рыбий Остров, когда ночь стихала и жара чуть опадала. В той части Мишнора, где я жил, кое-кому было необходимо разбить все уличные фонари, чтобы удобнее было заниматься своими делами в темноте. Но машины Инспекторов постоянно шныряли по темным улицам, пронизывая их светом фар, и порой они врывались в жилища бедняков даже по ночам, нарушая их уединение.
Новый Закон о Регистрации Иностранцев, принятый в месяц Кус, как очередной контрприем в битве с тенями против Кархида, аннулировал мою регистрацию и стоил мне потери работы; полмесяца я провел, болтаясь по приемным разных Инспекторов. Мои приятели по работе одалживали мне деньги, крали рыбу к моему столу, так что мне удалось перерегистрироваться прежде, чем я умер от голода, но урок я получил изрядный. Меня тянуло к этим суровым и верным дружбе людям, но они жили в ловушке, из которой не было выхода, и мне нужно было добраться до людей, которые нравились мне куда меньше. И я позвонил — сделал то, что откладывал три месяца.
На следующий день, когда я стирал свою рубашку в прачечной острова, среди полуголых или совершенно голых людей, сквозь клубы пара, запахи пота и рыбьих потрохов, сквозь шум льющейся воды, я услышал, как кто-то зовет меня, называя титул моих владений: в прачечной стоял Сотрапезник Джегей, ничуть не изменившийся по сравнению с тем, когда семь месяцев тому назад я видел его в роли Посланника Архипелага в Зале Приемов в Эренранге.
— Выбирайтесь отсюда, Эстравен, — сказал он высоким, громким, несколько гнусавым голосом, свойственным богачам Мишнора. — Да бросьте вы эту чертову рубашку.
— Другой у меня нет.
— Смойте с нее мыло и идемте. Снаружи жарко.
Остальные смотрели на него с мрачным любопытством, чувствуя в нем богача, но не подозревая, что он из Сотрапезников. Мне не понравилось, что он сам сюда пришел: он должен был кого-нибудь послать за мной. Но мало кто из Обитателей Орготы имеет представление о благопристойности. Мне хотелось поскорее выставить его отсюда. Рубашка еще не высохла, и одеть ее я не мог, поэтому и попросил какого-то парня, который слонялся во дворе, подержать ее у себя, пока я не вернусь. Все мои долги и арендная плата были уплачены, все бумаги были со мной в боковом кармане; голый по пояс, без рубашки я оставил остров около рынка и вместе с Джегеем вернулся в обиталища богатых и знатных.
Как его «секретарь» я был вновь перерегистрирован в списках Оргорейна, но на этот раз уже не как поднадзорный, а как независимая личность. Чувствовалось, что у чиновников на этот раз были соответствующие указания, и, прежде чем вглядеться в мои документы, они уже демонстрировали любезность ко мне. Но скоро я стал проклинать цель, которая заставила меня пойти на то, что я ем хлеб чужого человека. Ибо в течение месяца у меня не было ни малейшего признака того, что я оказался ближе к своей цели, чем когда был на Рыбьем Острове.
Как-то в один из дождливых вечеров уходящего лета Джегей послал за мной, встретив меня в своем кабинете, где он беседовал с Сотрапезником Обсле из округа Сикев, которого я знал еще с тех времен, когда он возглавлял Орготскую комиссию по вопросам морской торговли в Эренранге. Невысокий и сутулый, с маленькими треугольными глазками на пухлом плоском лице, он странно смотрелся рядом с Джегеем, худым, сдержанным и костистым. Они выглядели, как щеголь и оборванец, но были выше того, чтобы обращать внимание на свой внешний вид. Они были двое из тех Тридцати Трех, что правили Оргорейном, и еще раз — они были выше внимания к внешней мишуре.
Поприветствовав меня и отпив глоток стихишской живой воды, Обсле вздохнул и сказал:
— А теперь расскажите мне, почему вы совершили то, что вы сделали в Сассиноте, Эстравен, потому что, если я и думал, что есть человек, совершенно неспособный к ошибкам в своих действиях, человек, всегда считающийся со своим шифтгреттором, то этим человеком были вы.
— Страх во мне оказался сильнее предосторожностей, Сотрапезник.
— Страх чего, черт возьми? Чего вы боялись, Эстравен?
— Того, что случилось. В Долине Синотт продолжается борьба лишь из-за престижа; Кархид подвергается унижению, и из-за этого растет гнев, и гнев этот постарается использовать правительство Кархида.