Левая рука тьмы
Шрифт:
— Я видел ваши изображения их. Женщины выглядят как беременные геттениане, но у них груди больше. Отличаются ли они от вашего пола в умственном смысле? Ведут ли они себя, как другие существа?
— Нет. Да. Нет, конечно, нет, в самом деле, нет. Но разница очень важна. Я думаю, что самое важное, единственный и самый весомый фактор в жизни любого человека заключается в том, рождается ли он мужчиной или женщиной. В подавляющем большинстве обществ это определяет и то, чего от него ждут, и его социальную активность, кругозор, этику, манеры — словом, почти все. Словарь. Излюбленные выражения. Одежду. Даже питание… Женщины… женщины стараются поменьше есть. Очень трудно отделить врожденные отличия от усвоенных. Даже когда женщины
— То есть, равенство не является всеобщим правилом? Стоят ли они ниже в умственном смысле?
— Не знаю. Они не часто становятся математиками или композиторами, изобретателями или абстрактными мыслителями. Но это не означает, что они глупее. Они менее развиты в физическом смысле, но несколько более выносливы, чем мужчины. Психологически же…
После того, как Ай долго молчал, глядя на раскаленную печку, он покачал головой.
— Харт, — сказал он. — Я не могу рассказать вам, что собой представляют женщины. Вы знаете, я никогда не думал на эту тему в абстрактном смысле, да и — Господи! — сейчас я практически и забыл о них. Вы не понимаете. В чувственном смысле женщины сейчас так же чужды мне, как и вы. Во всяком случае, я считаю, что мы с вами одного пола… — Он посмотрел на меня смущенно и растерянно засмеявшись. Сам же я испытывал сложные чувства, и мы оставили этот разговор.
ДЕНЬ ИРНИ МЕСЯЦА ТХАНЕРНА. Сегодня мы на лыжах прошли по компасу восемнадцать миль к востоку — северо-востоку. В течение первого же часа мы вышли из зоны торошения и трещин. Оба мы по очереди тащили сани; первым пошел я с шестом в руках, пробуя снежный покров перед собой, но в этом не было необходимости: на толстом льду лежал покров твердого фирна в два фута, а на нем после последнего снегопада было несколько дюймов свежего снега, что давало отличное скольжение. И мы, и сани двигались так легко, что трудно было поверить, что мы тащим за собой не меньше сотни фунтов груза. К полудню мы даже не поменялись местами, потому что сани были почти невесомы на таком гладком снеге. Оставалось только пожалеть, что нам пришлось так трудно через скалы карабкаться кверху, когда сани были сильно нагружены. Теперь мы двигались спокойно и легко. Слишком легко: я поймал себя на том, что все время думаю о припасах. Мы употребляем, как сказал Ай, эфемерное количество пищи. Весь день мы безостановочно двигались по ледяной равнине, сплошная белизна которой простиралась под синевато-серым небом, и первозданность ее ничего не нарушало, кроме нескольких черных пиков-нунатаков, далеко в стороне от нас, меж которыми стояла черная пелена, дыхание Драмнера. И больше ничего — лишь туманный диск солнца и льды вокруг.
17. МИФ О СОТВОРЕНИИ ОРГОТЫ
Происхождение этого мифа относится к доисторическим временам; имеется много его вариантов. Эта очень примитивная версия взята из доиомешского текста, найденного в раке Пещеры Исенпет Прибрежья Гобрина.
В начале начал не было ничего, кроме льда и солнца.
Солнце светило много лет и протаяло глубокую трещину во льду. На краю были большие куски льда, и дна у нее не было. Капли воды сползали с ледяных глыб по краям пропасти и падали вниз и вниз. Одна из глыб сказала: «Я истекаю кровью». Другая из глыб сказала: «Я плачу». Третья сказала: «Я потею».
Глыбы выбрались из расщелины и остановились посреди ледяной равнины. Та, что говорила «Я истекаю кровью», потянулась к солнцу, выгребла из кишок солнца горсть экскрементов и из этого навоза сделала холмы и долины земли. Та, что говорила «Я плачу», дохнув на лед, сделала моря и реки. Та, что говорила «Я потею», собрала грязь земли и морскую воду и сделала из них деревья, растения и зерна для полей, животных и людей. Растения стали произрастать на земле и в море, животные бегать по земле и плавать в море, но люди спали и не просыпались. Их было тридцать девять. Они спали на льду и не шевелились.
Тогда три ледяные глыбы опустились и, став на колени, позволили солнцу растапливать их. Они текли молоком, и молоко это падало в открытые рты спящих, и спящие проснулись. Это молоко пилось только детьми человеческими, и без него они не смогли бы проснуться.
Первым проснулся Эдондурат. Так высок он был, что, когда встал, голова его уперлась в небо, с которого пошел снег. Увидев, как остальные потягиваются и просыпаются, он испугался их и убил одного за другим ударами своего огромного кулака. Тридцать шесть из них он убил. Но один из них, кого ждала неминуемая смерть, успел убежать. Хахарат его звали. Далеко он убежал по льду и по покрову земли. Эдондурат, погнавшись за ним, наконец нагнал его и раздавил. Хахарат умер. Затем Эдондурат вернулся к Месту Рождения, где на Льду Гобрина лежали тела всех остальных, но последний все же убежал: он скрылся, когда Эдондурат преследовал Хахарата.
Эдондурат построил дом из замерзших тел своих братьев и внутри него стал ждать возвращения того последнего, что убежал. Каждый день один из трупов подавал голос, спрашивая: «Пылает ли он? Пылает ли он?» И остальные трупы отвечали ему заледеневшими языками: «Нет, нет». Эдондурат вошел в кеммер, когда спал, и во сне он двигался и разговаривал, и когда он проснулся, трупы возопили: «Он пылает, он пылает!» И последний из братьев, самый младший, услышав эти их слова, вошел в дом и совокупился с Эдондуратом. От этих двух и пошел род людской, из плоти Эдондурата, из чрева Эдондурата. Имя другого, младшего брата, отца, имя его неизвестно.
Каждому из детей, рожденным от них, досталась часть тьмы, которая сопровождала их, куда бы они не шли при свете дня. Эдондурат сказал: «Почему по пятам за моими детьми следует тьма?» Его кеммеринг сказал: «Потому что они рождены в доме, сложенном из мертвой плоти, поэтому смерть и следует за ними по пятам. Они в средоточии времени, в его середине. В начале его есть солнце и лед, и там нет теней. В конце его, куда мы стремимся, солнце гаснет, и тени пожирают свет, и там ничего не останется, кроме льдов и тьмы».
18. ВО ЛЬДАХ
Порой, когда я, оказавшись в тишине и темноте, проваливался в сон, меня окружали величественные и драгоценные картины прошлого. Стенки палатки, которых я не видел, но ощущал, касались моего лица, издавая легкое шуршание, напоминавшее падение на землю снега. Ничего не было видно. Сияние, исходившее от печки, меркло, и она становилась всего лишь шарообразным источником тепла, сердцем, пышущим жаром. Легкое шуршание и успокаивающее позвякивание моего спального мешка, звуки падающего снега, дыхание еле различимого спящего Эстравена, темнота. И ничего больше. Мы внутри, мы двое, в убежище, мы отдыхаем, мы в центре вселенной. Снаружи, как всегда, лишь сплошная тьма, холод и смертное одиночество.
В такой блаженный момент, засыпая, я вне всяких сомнений понял, что является подлинным центром моей жизни — время, которое прошло и потеряно, и все же оно продолжает существовать, длится каждую минуту — это средоточие тепла.
Я не пытаюсь утверждать, что был счастлив в течение этих недель, когда мы тащили сани по льду, обжигаемые дыханием смертельно холодной зимы. Я был голоден, измотан, часто меня охватывало беспокойство, и чем дольше мы шли, тем хуже мне становилось. Нет, конечно же, я не испытывал счастья. Оно приходит по какой-то причине, и только эта причина объясняет его. И то, что приходило ко мне, было тем, что невозможно заработать, невозможно удержать и часто порой его даже невозможно узнать — я имею в виду радость.