Левиафан
Шрифт:
Мальчику было всего десять лет, когда профессор закончил сборку двигателя внутреннего сгорания. Мотор, переделанный из парового поршневого двигателя, тоже был революционным и очень-очень секретным. Однако Октавиан даже в столь юном возрасте догадался, что насос, закачивающий то иливо в камеру сгорания, неэффективен, попросту наблюдая за его работой. Он принялся возиться с конструкцией отца и всего за три месяца, пользуясь только деталями, выуженными из металлолома, сумел соорудить насос, назвав его инжекторным насосом дистиллята керосина, использовавший для приведения в движение сам же двигатель. Керосин получили из сырой нефти благодаря открытию, недавно сделанному в Америке. Первые три раза двигатель глох, но с тех пор, как они вдвоем придумали способ фильтровать мелкие брызги керосина, устранив из дистиллята нефти все загрязнения, мотор не отказал ни разу.
Улыбнувшись сыну, профессор Эрталль снова достал часы из кармана белого халата и поглядел на циферблат:
— Почти три часа утра, Октавиан; твоя матушка за такое бросит меня во фьорд.
— Если кто и ведает, что вы попросту забылись за работой, так это матушка. Она преспокойно и крепко почивает.
— Да, полагаю, что так, но тем не менее я вызову карету и велю отвезти тебя домой.
— Отец, дома я лишь теряю время попусту. Матушка лишь толкует о том, каким великим человеком я стану в один прекрасный день.
Убрав дневник, профессор улыбнулся:
— Часть ее, которая в том нуждается, никогда больше не ощутит соленые брызги или прикосновение моря. Это печальный факт для нее, сынок. Твоя мать, э-э… отчасти… совершенно особенная женщина, вышедшая из совершенно особенного народа. А раз они были особенными — и остаются такими, мы и устроили все это, — он обвел жестом лабораторию. — Все это для них. Мы преданы морю, Октавиан, оно у нас в крови — в самом буквальном смысле. Без этой своей особой части твоя матушка умерла бы давным-давно.
Но мальчик уже не слушал, стоя перед горой заключенных в каучуковую оболочку батарей. Запахнув одеяло поплотнее, он ушел в собственные мысли.
— Октавиан, тебе слона снятся твои подводные сны?
Обернувшись к отцу, мальчик смущенно улыбнулся:
— А это правда… я хочу сказать, то, что люди толкуют о вас?
Внезапная смена темы застала Эрталля врасплох.
— Ты имеешь в виду мою волшебную морскую эскападу или то, что я был узником Наполеона? Да, все это правда. Что же до сокровищ короля Ричарда — нет, увы, наши богатства достались нам по наследству. Пожалуй, ничего общего с несусветными россказнями из Франции или прочими небылицами, ходящими в других странах.
Эрталль понимал, что Октавиана ему не провести. Мальчишка чересчур умен, себе на беду. Не раз и не два донимал отца расспросами о фамильных портретах с обеих сторон, хотя и знал, что они есть и у других богатых семей. Да, мальчик знает, что рассказы правдивы, но истинные тайны рода Эрталль ему только предстоит разгадать. Тут нужен деликатный подход.
Деверу повстречал Александрию после бегства и мести Наполеону. Она была юной и жизнерадостной и полюбила его с первого же взгляда. Но после рождения Октавиана занемогла и уже не могла встать с постели. Чахотка, сказали доктора. Только вмешательство ангелов Деверу поддерживало в ней жизнь все эти годы. Но теперь даже их разрешение от смерти подходит к концу. Само средство против болезни стало ее убийцей. И теперь профессор опасался, что Октавиана, их драгоценного отпрыска, может постичь та же прискорбная участь, что и мать. От природы он слабосилен, и в жилах его течет много материнской крови.
И тут сквозь толстые двустворчатые двери донесся громкий топот — вероятно, нескольких человек. Профессор прижал указательный палец к губам, чтобы заставить Октавиана замолчать, торопливо взял его за плечи и подтолкнул к койке. Завернув сына в одеяло поплотнее, толкнул его на пол и заглянул на самое дно глубоких, прекрасных синих глаз:
— Оставайся там и не вылезай ни в коем случае. Я понятно говорю, сын мой?
— Отец, что это за люди?
— Не знаю, но заметил, что по университету разгуливают чужаки, и несколько из них преследовали меня последние пару месяцев. Теперь отвечай, Октавиан: ты меня понял?
— Да, батюшка. — Мальчик поглядел на усталое лицо отца. — Я могу помочь.
— Знаю, что можешь, но порой в союзники следует брать молчание, а не силу. Пойми меня, сынок, и оставайся под койкой.
Мальчик кивнул.
Получив ответ, Эрталль помог мальчику забраться как можно глубже, встал и повернулся лицом к дверям. Коридор за окошком, врезанным в одну из створок, оставался темным, что не мешало разглядеть там движущиеся тени. Послышался громкий стук.
— Профессор Эрталль, это доктор Хансонн. Позвольте войти?
Подойдя к двери, Эрталль взялся было за щеколду, но тут же отдернул руку.
— Что это декану биологического факультета делать здесь в сей час, доктор? — крикнул он сквозь толстые доски. — И почему он пришел не один?
— Со мной друг, желающий поговорить с вами.
— Мою работу не смеет осматривать никто, и вы в том числе. А теперь, будьте любезны, забирайте своих друзей и ступайте прочь. Я хочу…
— Профессор Эрталль, уверяю вас, это не связано с вашей фантастической мечтой о подводных судах, это насчет вашего ископаемого.
— С той поры, когда вы в последний раз осведомлялись о них, ископаемое было утеряно. Не вижу причины…
Тут двери с грохотом распахнулись от удара. В лабораторию влетели два здоровяка, за ними еще трое. Позади них стоял доктор Хансонн, а рядом с ним — человек, лицо которого Эрталль сразу узнал.
— Зачем вы провели и мою лабораторию этого барышника от истории?
Сняв свой цилиндр, толстяк оттолкнул норвежского декана факультета биологии в сторону.
— На этот вопрос с радостью отвечу я. — Он отдал цилиндр более крупному из двоих силачей. — Профессор, нам нет дела до ваших мечтаний о подводных фантазиях, сэр; мы пришли купить у вас ископаемое. Уверяю вас, я с охотой щедро заплачу за него.
— Вы уже объявили его мистификацией. Зачем же она вам, если никто не верит, что она настоящая?
Пришелец повернулся и отошел на пару шагов, в глубоком раздумье прижав правую руку к губам.
— Я должен ее получить, профессор. Не затем, чтобы выставить на публичное обозрение; чтобы дурачить публику, побрякушек у меня хватает. Уникальный образчик, находящийся в вашем распоряжении, предназначается для меня одного, дабы дивиться достойной изумления природе сего мира. Я не причиню ему вреда и не буду его выставлять, а буду только любить.