Лейб-хирург
Шрифт:
— Фотоаппарат цел? — хриплым голосом спросил Бартош.
— Ни царапины! — заулыбался Котыч.
От ангаров, представлявших собою огромные палатки, к ним уже бежали. Но первым подскакал на своем Буяне командир отряда. Штаб-ротмистра Куницына перевели в авиацию из кавалерии, и он притащил с собой в отряд строевого жеребца. Буян быстро освоился на аэродроме: презрительно косился на тягловых меринов, игриво поглядывал на кобыл и не пугался рокота моторов.
— Целы? — крикнул командир.
— Так точно, ваше благородие! — доложил Бартош.
— Брось, Георгий! — отмахнулся Куницын. — Не до чинов сейчас. Снимки привезли?
— Вот! — Котыч показал фотоаппарат, который успел отсоединить от конструкции.
— Молодцом! — кивнул штаб-ротмистр. Затем посмотрел на хвост «парасоля» и скривился.
— Перед линией фронта «альбатросы» зажали, — объяснил Бартош. — Шестеро их было. Если 6 наши не подлетели — конец.
_ В рапорте укажи, — сказал Куницын и ускакал.
Набежали техники, солдаты из аэродромной обслуги, летчики. Разглядывали покалеченный аэроплан, ахали и крутили головами. Подошел прапорщик Вонсович, которому Котыч вручил фотоаппарат. Вонсович небрежно кивнул и ушел к зданию штаба. Бартош проводил его хмурым взглядом. В отряде Вонсовича недолюбливали. До войны он держал фотоателье в Могилеве, был мобилизован, когда армии понадобились специалисты его профиля, получил чин прапорщика и определен в отряд. Бартош и другие офицеры считали, что это чересчур — хватило бы и унтер-офицерских лычек. Разве это служба для офицера: проявлять пленки и печатать снимки? Другие летают, рискуя жизнью, а это непонятное благородие сидит в уюте и пользуется такими же привилегиями. К тому Вонсович задирал нос. Дескать, управлять аэропланами могут многие, а вот снимки печатать — он один.
Дав поручение техникам, Бартош, прихватив Котыча, отправился в столовую. Там попил чаю с белым хлебом, после чего сходил в штаб, где написал рапорт. Выйдя из него, увидел Вонсовича, передающего посыльному пакет из прорезиненной ткани. Бартош знал, что в нем фотографии — еще влажные, переложенные вощеной бумагой, чтоб не слиплись.
Посыльный отвезет их в Гродно в штаб фронта. Пакет выглядел толстым, и Бартош порадовался — снимков получилось много. Проводив верхового взглядом, поручик зевнул и побрел к офицерскому общежитию. Хотелось спать…
Разбудил его посыльный.
— Их благородие зовут, — сообщил недовольному офицеру. — Велели мигом.
В штабе он увидел сонного Котыча — его тоже подняли. В кабинет Куницина они вошли вместе.
— Поедете в штаб фронта, — сообщил штаб-ротмистр. — Отчего-то затребовали вас.
Возьмете грузовик и фельдфебеля Кузьмина — заодно получите запчасти на складе.
«Парасолю» хвост нужно менять. И приведите себя в порядок! А то будто из берлоги выбрались.
Аэродром располагался в пяти километрах от Гродно, доехали они быстро. В штабе доложились дежурному. Тот велел идти в приемную командующего, где летчиков встретил адъютант в чине капитана. Велел подождать, сам скользнул в кабинет, откуда явился почти сразу.
— Заходите, господа! Командующий ждет.
Недоумевая, зачем они понадобились Брусилову, Бартош с Котычем вошли в кабинет.
Помимо Брусилова там оказался Деникин, Бартош его сразу узнал. Отряд входил в состав армии, которой командовал генерал. Командующие уставились на офицеров, и те вытянулись.
— Здравия желаю ваши высокопревосходительства! — отрапортовал поручик. — Пилот третьего разведывательного авиаотряда поручик Бартош и наблюдатель Котыч… прапорщик Котов. Прибыли по вашему приказанию.
— Вольно! — скомандовал Брусилов, сделав вид, что не заметил оговорки поручика. — Проходите ближе, господа! У нас с Антоном Ивановичем есть вопросы.
Офицеры подчинились. Подойдя к столу, Бартош увидел разложенные на нем снимки.
«Наши», — догадался он.
— Нам доложили, что это вы привезли, — подтвердил догадку Брусилов. — Хочу спросить, что вы разглядели на станции? — он посмотрел на Бартоша.
— Ничего, — смутился поручик. — Не до того было, ваше высокопревосходительство. Аппарат вел.
_ Авы, прапорщик? — генерал повернулся к Котычу. — Видели? Ничего не удивило?
— Было, — ответил прапорщик, помедлив. — На лицах германцев имелись маски. В них они походили на чудовищ. Я этому удивился, но потом забыл. Не до того было — от германских аэропланов отстреливался. А вот вы спросили — и вспомнил.
— Молодец! — похвалил Деникин. — Глазастый!
— Других в летнабах не держат, — довольно сказал Котыч. — Специально отбирают. Да и командир аппарат низко вел, потому рассмотрел.
— Говорят, вас едва не сбили? — спросил Брусилов.
— Перед фронтом «альбатросы» насели, — подтвердил Бартош. — Сразу шестеро. Если бы не наши… И без того еле приземлились. Хвост в мочало превратился.
— Ясно! — сказал Брусилов. — Вопросов более не имею. Антон Иванович?
— Аналогично, — ответил командующий армией. — Отпускаем молодцов. Думаю, награды они заслужили.
— Согласен, — кивнул Брусилов и полез в ящик стола. Достал из него две коробочки красного бархата и вручил их офицерам. — Носите с честью!
— Служим престолу и Отечеству! — отрапортовали Бартош с Котычем, повернулись кругом и вышли из кабинета. В приемной они первым делом открыли коробочки.
— «За отвагу!» — восхищенно выдохнул Котыч, и Бартош его чувство разделил. Появившаяся недавно медаль была желанной у офицеров, поскольку вручалась за личную храбрость.
Авиаторов ею не слишком баловали, больше — пехотных. В отряде «За отвагу» не было ни у кого, так что они первые.
Офицеры прикрепили медали друг другу на кители и вышли из приемной.
— Вечером отметим у мадам Шиманской? — спросил Котыч в коридоре.
— Непременно! — кивнул Бартош.
— Пригласим всех?
— Конечно.
— И Вонсовича?
— Его тоже, — ответил поручик, подумав. — Без его снимков не видать нам наград. Он, конечно, гусь еще тот, но пусть будет…
А вкабинете Деникин спросил у Брусилова:
— Значит, газы?
— Не вызывает сомнений, — кивнул генерал. — Здесь, — он указал на снимки, — отчетливо видны батареи баллонов. Добавь маски у солдат… Решились супостаты! Твоя армия готова?