Лэйси из Ливерпуля
Шрифт:
— Ох, бедняжка, — сказала она, и в ее голубых кукольных глазах Морис увидел такое участие, что готов был расплакаться. Больше всего на свете ему хотелось спрятать лицо на ее маленькой груди и излить ей душу. — Все скоро наладится, Морис. Иначе просто не может быть.
— Надеюсь. — Он рассказал ей о том, что они зарабатывают недостаточно, чтобы начать возвращать кредит. — Меня беспокоит отец. Это ведь у него будут неприятности, а не у меня.
— Может, вам стоит расширить свое дело, Морис, и продавать не одни покрышки. — Она сделала неопределенный жест рукой. — Например, другие запчасти для машин: тормоза или что-нибудь в этом роде. — Она похлопала его по руке, хотя все должно было быть наоборот, ведь это она лежала в больнице, в конце концов.
— Господи, Пола, мне это и в голову бы не пришло. — Идея была хорошей, однако у него не было денег даже на то, чтобы купить манометр для измерения давления в шинах. Но все равно она желала ему добра. — Ты очень умная, Пола, — с восхищением произнес он.
— Я! — Она рассмеялась. — Как это мило с твоей стороны. Обычно все считают меня глупой.
— Ты — какая угодно, только не глупая, — искренне сказал он.
Кормак уже собрался войти в палату, когда через стеклянную панель в двери увидел, что рядом с кроватью Полы сидит его двоюродный брат Морис. Он всегда ощущал неловкость в отношениях с Морисом, ему казалось, что он украл у того что-то бесценное. Когда-нибудь, после смерти Элис, он, может статься, расскажет Морису правду об их родителях, что было совершенно немыслимо, пока Элис была жива. Он, Кормак, прожил двадцать один год в свое удовольствие за счет Мориса, в то время как Морис страдал за него у Коры.
Кормак снова собрался открыть дверь и снова остановился. Морис склонился к кровати, смеясь чему-то такому, что сказала Пола, не подозревая, что за ним наблюдают. Его лицо выглядело совершенно незащищенным, открытым, и Кормак с потрясением понял, что его двоюродный брат по уши влюблен в Полу.
Ревновал ли он? Нет, спокойно решил Кормак, отступая в сторону, чтобы пропустить в палату сестру. Какой смысл ревновать к тому, что не можешь исправить?
Имел ли он что-нибудь против? Кормак не был уверен. Он сам был влюблен в Полу и полагал, что когда-нибудь наступит такой день, когда они поженятся, а потом обзаведутся кучей детишек, проживут остаток жизни вместе и будут счастливы. До этой минуты ему и в голову не приходило, что в их отношениях чего-то не хватает: он никогда не смотрел на Полу так, как сейчас глядел на нее Морис, так самозабвенно . Кормак ощутил укол зависти. Будет ли он сам когда-нибудь смотреть на женщину такими вот глазами?
А Пола? Иногда он спрашивал себя, пошла бы Пола так же охотно с Уолли или с Фрэнком Янки, если бы те попросили ее об этом? Пола любила всех. Она была похожа на котенка, которому хорошо там, где тепло и уютно, где ее ласкают и ухаживают за ней. Она с таким же успехом могла любить Мориса, как и Кормака.
Он задолжал своему двоюродному брату слишком много. Справедливость будет отчасти восстановлена, если позволить Морису увести у брата девушку, подобно тому, как Кормак неумышленно украл у Мориса мать.
Из палаты вышел мужчина и едва не ушиб его дверью. «Извини, приятель», — пробормотал он и поморщился от отвращения, заметив разноцветный свитер Кормака с многочисленными прорехами, его зеленые расклешенные штаны, грязные ноги, сандалии. Впервые с тех пор, как он покинул Эмбер-стрит, Кормак устыдился своей одежды. Он печально улыбнулся. У Элис он всегда выглядел таким ухоженным!
Пришло время выпить очередную чашечку чая. Он вернется в палату за пять минут до звонка, возвещающего о том, что время для посещений истекло. И теперь он сам будет подталкивать двоюродного брата в объятия своей девушки. Он станет приглашать Мориса к Фионе, а потом исчезать под благовидным предлогом, оставляя его наедине с Полой.
В конце концов, это будет справедливо.
Однако сейчас, сию минуту, это вовсе не казалось Кормаку справедливым. Он чувствовал себя подавленным. Громко шмыгнув носом, он подумал, что лучше бы Морис вообще не приходил в больницу, а сам он никогда бы не узнал о том, что тот влюблен в Полу.
Господи, он продал бы душу дьяволу за возможность выкурить косячок и успокоить расшатанные нервы. Он с таким удовольствием предвкушал будущую жизнь с Полой и своей дочкой. Ну, один шанс из трех за то, что она действительно была его дочерью, хотя, если вспомнить о ее рыжих волосах, то, пожалуй, ни одного шанса.
Когда-нибудь ему придется уплатить долг Морису.
— Черт возьми, мама, ты совершенно невозможна в последнее время, — ледяным тоном заметила Лулу. — Стоит кому-нибудь открыть рот, как ты готова оторвать ему голову.
— Не смей ругаться в этом доме! — завизжала Орла.
— Я тебя ненавижу, мама. — Мэйзи презрительно скривилась.
— Ну и пожалуйста. Мне плевать.
— Я тоже. — У Пола дрожали губы. Он был самым чувствительным из всех детей Лэвинов.
— Вступай в один клуб с сестрой, — прорычала Орла.
— Я ухожу из дома, — объявил Гэри. — Я буду жить с бабушкой Лэйси.
— Не буду тебя останавливать. Собрать твои вещи?
Орла и четверо ее детей зло переругивались, сидя за завтраком. Потом Орла смягчилась и протянула к ним руки.
— О, идите сюда. Я люблю вас! Обожаю! Вы — самые замечательные дети в мире, а я — самая ужасная мать. Я недостойна вас. Я в самом деле недостойна вас. Простите меня. Простите, простите, простите. — Она начала осыпать их поцелуями, одного за другим. — Мне очень жаль, — шептала она.
— Ты, случаем, не беременна, мам? — спросила Лулу. — Бабушка Лэвин сказала, что дело может быть в этом.
— Нет, милая, — всхлипнула Орла. — Насколько мне известно, нет.
— Может, это ранний климактерический период? — предположил Гэри. — Бабушка Лэвин полагает, что так оно и есть.
— Не может быть того и другого одновременно, хороший мой. Или одно, или другое, но на самом деле ни того, ни другого. Все дело в том, что в последнее время ваша мать сама не своя.
— То есть?
— То есть вывернута наизнанку, вверх тормашками, шиворот-навыворот, вверх ногами и вниз головой.
— Вот это да! — восхитился Гэри.
— Я обещаю, что больше не буду выходить из себя, по крайней мере сегодня, так что вам придется простить меня и поверить, что я ничего не имела в виду.
Дети ушли в школу. Орла вымыла тарелки, вытерла их, убрала кровати, вытерла в доме пыль, а потом бросилась на кушетку в гостиной и расплакалась, проклиная своего мужа…
— Я ненавижу тебя, Микки Лэвин, — сказала она вслух.